ватных штанах. В кабине он сидел на полушубке, свернутом валиком, чтобы быть повыше, и всю дорогу угрюмо, стеснительно молчал. Женя смотрела на дорогу. На ухабах и колдобинах виднелись красноватые густые россыпи пшеницы. Они, как светофоры, предупреждали водителей: здесь надо притормозить, иначе тряхнет и вытряхнет твою поклажу. Когда проезжали по пшенице, Жене становилось не по себе, словно колеса давили живое. Машины шли колонной и довольно часто останавливались — значит, застревал кто- нибудь впереди.
Водители вылезали из кабин и собирались возле буксующей машины. Беззлобно посмеивались, переругивались, но без скандала, помня, такое может случиться с каждым. Потом кто-нибудь наиболее горячий, нетерпеливый требовал руль, лез в кабину, остервенело газовал, раскачивал машину вперед, назад, рывками, оглядывался, вертелся, как сорока на колу, и наконец выводил дрожащую от напряжения машину на твердую дорогу. Вылезая из кабины, победно хмурился и бросал что-нибудь вроде:
— Порожняком застрял, а как с зерном поедешь?
— Ладно, валяй, ученый!— безобидно отмахивался неудачник, расценивая помощь, как личное для него профессиональное оскорбление.
Женин водитель тоже выходил из машины, сердито предупреждая:
— А ты не высовывайся! Знаешь, какой народ шоферня? Хоть бы соляркой нос намазала, а то сидишь тут такая симпампонистая!
Он плотно прихлопывал дверцу и далеко от своей машины не отходил, стоял, переминаясь с ноги на ногу, и все поглядывал на Женю, будто ее могли украсть, а ему, видите ли, строго-настрого поручено довезти ее до Камышного и сдать невредимой. «Мальчишка»,— думала Женя. У нее затекли ноги, хотелось размяться, потоптаться возле машины, но она не выходила из кабины, чтобы не огорчать своего рыцаря.
Паренек постепенно разговорился, и они обменялись сведениями о дороге, о погоде, даже о зарплате.
— Рубли тут длинные,— солидно сообщил паренек.— Но всё, что зарабатываем, пропиваем.— Без сожаления говорил об этом, лениво-небрежно, стараясь тем самым цену себе набить.
«Мальчишка,— улыбалась Женя,— врешь ведь, мамке с папкой посылаешь».
Возле Денисовки они увидели за обочиной, под откосом, машину в самом что ни на есть плачевном виде — вверх колесами. Жутковато выглядело черное грязное днище, будто громадный паук перевернулся на спину и поджал окоченевшие лапы.
— Как игрушку перевернули,— заметила Женя.— Вот кто-то умудрился!
— Сутки за баранкой посиди, не то натворишь. Мы вчера в семь вечера выехали на Тобол, а сегодня вот обратно без передышки дуем. Пока домой доберешься, считай, как раз двадцать четыре часа за баранкой. Один раз я сам аварию чуть не сделал.— Слова «я сам» он выделил особо, будто речь шла о водителе экстра-класса, застрахованном от всех дорожных неприятностей.— В пять утра в сон клонит, спасу нет. Еду, значит, клюю носом, а тут бах — бегемот на дороге! Я на тормоза, машина юзом, лбом об стекло, в глазах радуга. Пришел в себя, посмотрел на дорогу — а там, оказывается, перекати-поле поперек ползло. От него тень, вот мне и почудилось. Сам-то я живого бегемота только на картинке видел, а тут на тебе!..
В кабине было тепло и даже уютно, сквозь ясное стекло Женя смотрела на степь. Медленно, с редкими взмахами черных крыльев летел коршун на ветер. Он поднимался все выше, выше и долго парил в зимнем бесцветном небе, ничего не высматривая, только наслаждаясь парением.
Временами паренек отчаянно давил на газ, и машина мчалась, как бешеная, вся тряслась и дрожала до стука в зубах. Потом вдруг он убирал газ, и машина шла накатом, бесшумно и довольно долго. Женя спросила, что это за фокус, для чего он так делает.
— Экономия горючего,— ответил паренек.— Соревнуемся. Как ты думаешь, что у шофера главное? Думаешь, руки?.. Я тебя спрашиваю, руки нужны шоферу, как ты думаешь?— пристал он к Жене.
— Нет, почему же, и ноги,— она кивнула на отполированные рифленые педали.
— Угадала! Голова нужна в первую очередь! Во-он тот чудак почему застрял? Головы нет. А я вот тебя везу помаленьку, тьфу, тьфу.
Он привстал, одной рукой подвернул под себя сбившийся полушубок, примостился повыше.
— Ты задавала, видать, порядочная, молчишь, как сундук с клопами.
Женя расхохоталась.
К вечеру они добрались до Камышного. Стало уже темнеть, и шофер включил желтые фары. Теперь будет видна только дорога впереди машины. Но пока не сгустились сумерки, Женя смотрела в сторону и первой заметила знакомый березовый колок в снегу, а за ним приземистые строения автобазы. Машина вынеслась на пригорок, и у Жени чаще забилось сердце — перед ней расстилался Камышный в синеватых сумерках с одинокими точками ранних огней. Двухэтажное здание райкома, Дом культуры с недостроенным фронтоном и толстой, как у парохода, трубой котельной, мачта над аэродромом...
— Вот здесь останови, пожалуйста,— попросила Женя.— Сколько я тебе должна?
— Брось,— пробурчал паренек.— Все равно пропьем.
Женя поставила чемодан у обочины и поманила шофера пальцем.
— Нагнись, что-то скажу.
Он пунцово покраснел от ее жеста, высунулся из кабины.
— Ну?
Женя сунула ему деньги за ворот свитера.
— Но-но, балуй!— свирепым басом попытался осадить ее паренек, как осаживают строптивого коня, и даже замахнулся, но Женя уже отпрянула к своему чемодану.
Машина тронулась, метров через двадцать шофер вылез одной ногой на подножку, помахал рукой, прокричал:
— Счастливо-о!
Она даже не спросила ни как звать его, ни откуда он, а ему еще ехать и ехать.
Через минуту Женя уже забыла его. Но она вспомнит его потом, и будет рассказывать всем при случае.
Поселок был все такой же, родной, прежний: стояли скопом машины возле столовой, выбегали шоферы прикрыть радиаторы телогрейкой, дымили факелы, отогревая моторы, вечерний густой сине- желтый туман плыл между домиками. И вместе с прежним было в поселке что-то новое, что-то ее, личное,.,
Стоило ей отлучиться из Камышного на три дня, как тут сразу произошло несколько неприятных событий. Попалась с поличным тетка Нюра — она на самом деле варила самогон и продавала его шоферам. Седьмого, в разгар праздника, тетку хотели заключить под стражу, но Леонид Петрович взял ее на поруки. Она прибегала к нему домой, падала в ноги, благодарила за спасенье. Хирург объявил ей строгий выговор с последним предупреждением, и это, похоже, на нее хорошо подействовало.
Окончательно заворовался Суббота — торговал налево мясом и сливочным маслом. Его разоблачили шоферы и хотели избить, но заступился милиционер. Субботу водворили, куда следует, ведется следствие.
Ирина Михайловна ушла от мужа и поселилась в изоляторе, где когда-то жила Женя.
Выложив столько неприятных новостей, Галя наконец поделилась и своей радостью: она вышла замуж за инженера и на этой неделе переходит жить к нему.
Женя теперь останется одна в своей комнате. А рядом будут жить Леонид Петрович с Сашкой. Женя будет вести себя так, будто в доме ничего не произошло, как жили они, так и будут жить. Ей очень хотелось, чтобы в осиротелом их домике — как-никак ушли из него две женщины — было по-прежнему тепло и уютно. Она будет тактично, вдумчиво ухаживать за Грачевым и особенно за маленьким Сашкой, чтобы они не чувствовали себя покинутыми. «Именно тактично и вдумчиво,— решила Женя.— Но не навязчиво».
Ночью за окном бродил ветер, выгибались занавески на окне, и Жене чудилось, будто под шорох снега кто-то ходит и ходит вокруг тихого домика. Ей мерещилось, что ожидаючи бродит вокруг Сергей Хлынов, волочит по сугробам свои тяжелые валенки, клонится вперед под ветром и, не пряча лицо, вглядывается, ищет в снежной коловерти Ирину...
