подробно.
– Отец, попроси его простить Клеона. Клянусь богами, ни в чем сицилиец не виноват!
– Не мое дело вмешиваться в распоряжения господина. Но, если придется к слову, попрошу, – пообещал Сильвин.
Александр разочарованно посмотрел вслед отцу. «Германик прав: он не попросит. Он это сказал просто так, чтобы утешить меня, – думал мальчик, ведя лошадь. – Да, видно, случилось что-то недоброе: даже не забежал домой умыться, а как был, весь в пыли, пошел к хозяину».
Солнце уже садилось, и Александр, передав конюху лошадь, пошел посмотреть, как идут приготовления к экзекуции. Втайне он надеялся, что боги не допустят несправедливости и предотвратят наказание невиновного: они могли бы, например, вывернуть столб, к которому привязывают раба при бичевании, или Зевс мог бы послать в Мардония свою смертоносную стрелу… Тогда хозяин понял бы, на чьей стороне правда, и отменил бы экзекуцию, боясь разгневать богов еще больше.
Но перед эргастулумом все было, как обычно, если не считать мягкого ложа, поставленного для Станиена неподалеку от столба. Мардоний, хоть и прихрамывая после схватки со Львом, расхаживал с таким довольным видом, словно его отпустили на волю. Очевидно, боги не хотели заниматься делами рабов, и Александр обратился с мольбой к ларам:
«О лары, покровители этого дома! Превратите Мардония, старшего пастуха, в хорька!.. Он вор и кровопийца. Пошлите ему мучительную смерть! За это я принесу вам в жертву своего лучшего голубя, белого и легкого, как пушинка… того, что летает вожаком в стае. Я не пожалел бы для вас и козла, но у меня его нет».
Пока сын вилика старался хоть молитвой помочь Клеону, сам вилик медленно шел к господскому дому. С плохими вестями спешить не стоило. Он только делал вид, будто так торопится, что даже умыться с дороги не успел.
Чтобы оттянуть неприятное свидание с хозяином, Сильвин заглянул в кухню, где ужинали рабы. При появлении вилика разговоры прекратились. У многих были смущенные лица, точно они говорили о запретном. Заметив это, Сильвин кивком головы подозвал Калос, как всегда раздававшую пищу, и, выйдя с нею во двор, спросил:
– Все наши люди вернулись?
– Все, – недоумевая, кивнула Калос.
– Что это они такие странные?
– Не знаю, отец… Они о чем-то шепчутся. С утра здесь проезжали женщины из деревни. Они везли в город детей и рассказывали, что между деревней и виллой Помпония легионеры сражаются с войсками Спартака. Может быть, наши об этом шепчутся?
– Эх! – крякнул Сильвин. – Плохо! Ну иди, постарайся выведать, что у них на уме. – Задумчиво почесав бороду, он вздохнул и направился к господскому дому.
Сильвин нашел хозяина в молельне, которую тот устроил рядом со своей спальней.
– Возносит мольбы богам!.. И Хризостом с ним, – сообщил вилику раб, всегда сидевший (на случай, если понадобится господину) в маленькой передней, отделявшей комнату Станиена от святилища.
Откинув ковер, закрывавший вход, Сильвин остановился на пороге и склонил голову: Станиен, бормоча молитвы, жег благовония перед статуэтками богов и бронзового змея – гения дома.
Хризостом прислуживал хозяину, подавая ему то щипцы, то кусочки душистой смолы. Толстяк подбрасывал смолу в маленькую курильницу. Вилик почтительно ждал, когда он закончит молитву.
– Ну? – обернулся к нему Станиен. – Ты тоже неприятность какую-нибудь привез?
Вилик низко поклонился:
– Да, господин. Гладиаторы угнали сотню коней, что у нас воспитывались для военного дела.
– Что-о?! – крикнул Станиен. – Как смели отдать? Кто? Ты перепорол конюхов и управляющего?
– Они не могли отстоять коней, господин. У них не было оружия, а гладиаторы имели мечи и копья. Но мне кажется…
– Тебе «кажется»?! – Станиен набросился на вилика с кулаками, но на полпути опустил руки и, оглянувшись на божницу, приказал: – Иди за мной.
Круто повернувшись, Гней Станиен вышел из святилища. Его дряблое тело колыхалось под лиловой домашней туникой. После недавней вспышки он задыхался. Хризостом и Сильвин, понурившись, шли за хозяином.
Они вошли в просторную комнату, стены которой какой-то раб-художник расписал веселыми приключениями олимпийцев.[103] Кроме этих картин, единственным украшением ее была высокая ваза с букетом темно-красных, почти черных роз. Сквозь полуоткрытое овальное окно в потолке вливался вечерний свет и мягко, без блеска, ложился на бронзовые подлокотники массивного кресла и на два – три стула с удобно изогнутыми спинками. От этого освещения комната казалась прохладной и спокойной. На Сильвина повеяло таким покоем, точно он и впрямь вступил в обитель олимпийцев и все неприятности остались за порогом.
На Станиена привычная обстановка не произвела никакого впечатления.
– Ну? – прохрипел он, опускаясь в кресло. – Выкладывай, что там тебе «кажется».
– Рабы на пастбище не могли отстоять лошадей, потому что у них не было оружия. Но мне кажется… – вилик опасливо посмотрел на хозяина: – лучше их не вооружать.
Сенатор надменно вскинул голову: давать советы господину?… Какая наглость! Видя его неудовольствие, Сильвин поспешил пояснить свою мысль:
– Дать им в руки оружие опасно. Многие коневоды ушли к гладиаторам.
– Что-о?! – Станиен вскочил и снова бессильно упал в кресло.
