– Время тревожное, господин, – вмешался Хризостом, стоявший за спинкой кресла. – Я уж докладывал тебе, что рабы повсюду волнуются.
– Сейчас я заходил посмотреть, как наши люди ужинают, – подхватил ободренный его поддержкой Сильвин. – Они шепчутся и прячут глаза. Мне кажется… прости, господин, я говорю это, оберегая твое спокойствие… мне кажется, лучше бы отложить бичевание сицилийца до того времени, когда Спартак уйдет из наших мест.
Внезапно Сильвин оборвал речь и, остолбенев, уставился на хозяина. Даже Хризостом, пользовавшийся в доме привилегиями, глядел на господина с испугом. Побагровев от бешенства, Станиен выпучил глаза и махал руками, не в силах произнести ни слова. Все точно сговорились в этот день изводить его разговорами об этом сицилийце!..
Наконец толстяк овладел собой и, сощурив глаза, смерил Сильвина презрительным взглядом:
– Ты диктуешь мне, как я должен поступать?…
Лучше бы он набросился с кулаками! Сильвина охватил страх: сейчас хозяин отрешит его от должности вилика… может быть, отправит в эргастулум… Александра пошлет пасти овец… Билитис с дочерьми из просторного жилья переведут в крохотные каморки, в каких спят рабы… Сильвин опустился на колени:
– Прости, господин… Смею ли я… Мной руководила только преданность. Да защитит меня Сатурн[104] от твоего гнева!
Хризостом с неудовольствием смотрел на эту сцену. Вначале он было испугался, что толстяк может умереть от волнения, и тогда его и вилика обвинят в убийстве господина. Но как только Станиен заговорил, Хризостом успокоился. «Ишь надулся, как индюк! – презрительно усмехнулся он, следя за хозяином. – До чего эти знатные господа глупы! Вот и служи им после этого верой и правдой. А по мне, пусть лезет в волчью пасть, если ему нравится. Луция я, во всяком случае, спасу, а до остальных мне и дела нет».
– Не гневайся, господин, – спокойно сказал он. – Вилик много раз доказывал тебе свою преданность. Не от дерзости, а потому, что напуган, решился он предостеречь тебя. Вспомни, что мы – рабы и не обладаем твоим мужеством.
Станиен в раздумье пожевал губами.
– Это верно, – согласился он. – Вы рабы и потому трусливы и не способны видеть дальше своего носа. Встань, – обратился он к Сильвину, – я прощаю тебя. Если бы ты имел хоть немного хладнокровия, то вспомнил бы, что собаки накидываются на тех, кто от них бежит. Отмени я экзекуцию – и рабы решат, что я испугался их. Тогда они совсем обнаглеют и могут забыть, что нити их жизней в моих руках. Теперь понимаешь, до какой степени потерял ты голову? – милостиво сказал он. – Сицилиец будет наказан, как я повелел, только немного позднее указанного часа, после того, как маленького господина уложат спать. Бичевать сицилийца будет старший пастух, а ты, вилик, объяснишь невольникам, что мальчишку наказывают за воровство. Теперь иди и, пока есть время, раздай самым надежным людям оружие, которое привез Хризостом.
– Оно заперто в кладовой у вилики, – добавил домоправитель.
Сильвин вспомнил хмурые лица рабов и подумал, что ни за кого из них поручиться не может, но, из осторожности, промолчал и, низко поклонившись господину, вышел.
– Этот вилик какой-то… нерешительный, – проворчал Станиен. – Подыщи другого. А сейчас поезжай на конские пастбища и прикажи там всех бичевать. Какая дерзость! Увести лучшую сотню! Почему до сих пор не обуздали этих негодяев, не понимаю! Сколько месяцев разгуливают они по Кампании, и наши легионы не могут с ними справиться! Это же смешно! Тут какая-то измена, не иначе…
– Говорят, к ним присоединилось много свободных италиков, – заметил Хризостом, – из тех, что разорены кредиторами. А легионеры после этого стали неохотно драться с мятежниками, боясь, как бы не убить в их рядах собственного отца или брата. Я слышал даже, будто и легионеры перебегают к этому Спартаку.
– Пустая болтовня! – надменно оборвал его Станиен, поднимаясь с кресла. – Идем, помоги мне надеть панцирь, что ты привез, а затем отправляйся.
– Дозволь мне, господин, остаться возле тебя, – попросил Хризостом, добавив про себя: «и возле Луция». – Коней уж все равно не вернуть, а расправиться с мошенниками я могу и завтра. Здесь же неизвестно, что может произойти, и я, быть может, пригожусь тебе.
– Сто коней!.. – жалобно сказал Станиен. – Какой убыток!.. Хорошо. Можешь остаться.
Глава 2. Перед экзекуцией
Когда вилик вышел из господского сада, он заметил во дворе Долговязого и удивился:
– Ты зачем здесь?
– По приказу Мардония.
Сильвин, еще подавленный только что пережитой сценой, не стал расспрашивать, зачем Долговязый понадобился старшему пастуху. Пожав плечами, он направился к дому.
– Я приготовила тебе ужин и воды для мытья, – встретила его жена.
– Какой там ужин! – махнул рукой Сильвин. – Где у тебя оружие, которое привез домоправитель?
– В той кладовой, где хранится белье и платье.
Распорядившись, чтобы Александр или Калос созвали надсмотрщиков, вилик направился в бельевую. Прямо на полу, среди сундуков и корзин, грудой были навалены короткие мечи. Сильвин поднял один из них.
«Как тяжело одиночество! – думал он, обнажая меч и пробуя его остроту пальцем. – Какая радость, особенно для бесправного и униженного человека, видеть возле себя близких, для которых ты любимый муж и отец, а не раб, обязанный только трудиться, как вол. Но сколько лишних страхов и унижений из-за близких! Будь я один, ушел бы я к Спартаку. А теперь не только сам не могу уйти, но еще должен и других удерживать и, может быть, поднять меч на таких же несчастных, как и я. Нет, в тысячу раз более несчастных: у них нет даже того призрака свободы, какой есть у меня».
