– Ладно, – вздохнул Бредун, щуря хитренькие глазки, – теперь ваша очередь. Говорите, что да как... Слово-полова, ан, глядишь, и наковыряем чего-нибудь.
И они заговорили.
Говорила Инга – и байдарки скользили по стремнине Маэрны, визжал от восторга Талька, молчали над бутылкой красного сумрачные Анджей с Баксом, ехал поезд туда, ехал поезд обратно, выл лейтенантов Ральф, развевалась белая рубашка Иоганны, рукоять ножа прилипала к руке, и лес расступался перед бегущей женщиной...
Говорил Черчек – и лежал во флигеле остывший труп упрямой старухи Вилиссы, отдавшей Дар свой неведомо кому; только не застал Черчек ни тела жены своей, ни глаз ее опустевших, а застал лишь могилку свежую да грубый крест над ней, а остальное потомственный ведун душой учуял; снова входили на хутор трое чужаков, и снова холодел старик, видя во взгляде пришлого пацана в летней маечке – видя знакомый отсвет, что много лет видел во взгляде той, которая звалась Вилиссой Черчековой, а в иных кругах – Пфальцской Вилой; вновь говорил мальчишка слова, Даром подсказанные, и отворачивался старый Черчек, не заметив хищного прищура Серого Йориса из дикого волчьего клана...
Говорил Йорис – и запах пришельцев вновь раздражал чуткие ноздри Вожака, мешаясь с заветным ароматом первача на знойных летних травах; вновь малец проклинал отпрянувшего Йориса, услыхавшего страшный голос умершей старухи-хозяйки, и нож сам раскрывался в руке и вылетал из руки, когда приземистый бородач-горожанин ревел зверем – тем зверем, на которого даже всей стаей не ходят, да только поздно понял это сдуревший перед полнолунием лохматый Йорис...
Иоганна молчала. Лишь легко коснулась ножа, смирно лежащего на столе, да посмотрела на Ингу, рядом с которой нож и лежал. Вот и все.
Что сказано – то сказано.
Бредун тоже посмотрел на нож.
– За него я скажу, – прошептал Бредун. – Не мастак я такое говорить, но попробую.
Бредун протянул руку, ладонь его зависла над лезвием – и лезвие на миг просветлело, показалась на нем строка, дорожка неведомых знаков, похожих на птичьи следы на песке; показалась – и исчезла.
Бредун гортанно вскрикнул – раз, другой, будто пробуя голос, и Инга с удивлением заметила, что голос его резко изменился. Низкий стал голос, глухой, рокочущий; будто и не Бредуна, а кого-то другого, только что вошедшего...
Кого?
15
Бредун замолчал. Пальцы его, лежащие на столе, нервно подергивались, отбивая некий ритм – рваный и совершенно не соответствующий ритму сказанного.
– А дальше? – тихо спросила Инга, не отрывая взгляда от вздрагивающих пальцев Бредуна.
– Дальше...
Голос рассказчика снова изменился. Он стал выше, протяжнее, и временами Бредун словно подвывал, вибрируя рокочущим 'р' и удлиняя гласные звуки.
Йорис напрягся и лицо его напомнило древний барельеф языческих храмов...
