монологом Осипа из «Ревизора», «Меланхолической серенадой» для скрипки Чайковского. Если повезет, то сверх этого можно будет заполучить 15-летнюю русскую балерину, только что окончившую школу хореографии и жаждущую публичных выступлений, хотя бы бесплатных (соло из «Раймонды» в этом случае обеспечено).
Заливную осетрину и кулебяку для буфета даст бесплатно ресторан «Москва», или «Петроград», или «Киев» (туда есть кое-какие ходы). Вещи для лотереи можно собрать по принципу «с миру по нитке…»: кто принесет холщовое полотенце с украинской вышивкой, кто — эмалированную с узорами кружку времен коронации Николая II, кто — настольные часы с маркой завода братьев Трындиных, давно не идущие и заржавевшие.
Останется только нанять зал и пригласить джаз-банд.
Это единственная крупная затрата. Распространять билеты будут среди своих знакомых члены союза.
Устроители бала вспоминают тут весьма кстати, что член союза камер-юнкер такой-то служит сейчас шофером у аргентинского посла, а жена другого члена союза баронесса такая-то состоит то ли машинисткой у директора парижского отделения «Вестминстер-банка», то ли личной камеристкой у супруги директора. Кто-то из членов имеет какой-то ход к секретарю управляющего парижской конторой американского треста «Стандард ойл». Это совсем хорошо. Если среди гостей появится хотя бы несколько «знатных» иностранцев с туго набитыми кошельками, то материальный успех бала обеспечен.
Но на всех этих бесчисленных эмигрантских балах писателей, инженеров, химиков, бывших институток-смолянок, пажей ее величества, чиновников судебного ведомства и других вы не встретите достаточное количество этих писателей, химиков, смолянок. У писателя — залатанные брюки, единственный заштопанный пиджак, месяцами не чищенная обувь. Ему не до балов: он и обедает-то не каждый день. Химик в качестве ночного сторожа охраняет дворец французского «парфюмерного» или «автомобильного короля». Инженер сидит за рулем такси, а бывшая воспитанница Смольного на чердаке восьмиэтажного дома при свете керосиновой лампы пришивает пуговицы к юбкам, выпускаемым каким-то ателье мод.
А из кого же тогда, спросит читатель, состоит публика, посещающая эти балы? Ведь балов-то в «русском Париже» дается за год около двухсот или трехсот. Кто они, из «стана ликующих», открывающие бутылку за бутылкой шампанское в буфете, оставляющие сотни франков в лотерейном киоске и танцующие до утра?
Среди беспросветной бедности, убожества и нищеты эмигрантской массы иногда вдруг мелькала головокружительная карьера того или иного эмигранта, ничем от этой массы не отличавшегося и вознесенного по прихоти судьбы «из грязи в князи». Иногда это «неравный брак».
Никому не известный 20-летний танцор из берлинского ночного дансинга Зубков женится на ближайшей родственнице экс-кайзера Вильгельма, по возрасту годящейся ему в матери, и получает в свои руки гогенцоллерновские миллионы, хранящиеся в заграничных банках. Скандал мирового масштаба.
И кончается он тоже скандалом, но не мирового, а полицейско-участкового масштаба: пьянство, хулиганство, дебош в ночных кабаках и одиночная камера в берлинской тюрьме Моабит.
Парижский шофер Анастасий Вонсяцкий становится зятем американского «стального» или «свиного короля».
Грузинский князь Мдивани сочетается законным браком с американской миллиардершей, меняющей чуть ли не десятого мужа. Венчание происходит в Париже в русской православной церкви на улице Дарю. Двор устилается персидскими коврами, внутренность церкви украшается пальмами и цветами, доставленными из Ниццы на самолете. В назначенный день и час улица перед церковью запружена «роллс-ройсами», «бьюиками» американской туристской знати, падкой до сенсаций и всякой экзотики. Щелкают камеры фотографов и кинооператоров.
Снуют репортеры всех больших газет капиталистического мира. Из «роллс-ройсов» выгружаются полуголые, в бальных платьях и увешанные бриллиантами «знатные» американки.
Пир задается «на весь мир»…
Белый офицер Дроздовской артиллерийской бригады Т. А. состоит в качестве шофера в услужении у старой девы англичанки-миллионерши, проводящей свои досуги на Лазурном береге Франции. Выезжает в «свет» старая дева в обществе дамы — компаньонки и чтицы, русской по происхождению, которая чуть ли не на десять лет старше шофера. Старой англичанке приходит в голову идея осчастливить свою компаньонку и своего шофера… сочетав их узами законного брака. И шофер и компаньонка упираются. Они далеки от мысли найти друг в друге спутника и спутницу жизни. Но англичанка не унимается. Она призывает шофера и заявляет ему: «Даю за компаньонкой миллион франков приданого. Идет?» Под напором столь неотразимого аргумента сопротивление жениха и невесты сломлено: брак заключен. Миллион франков выплачен. Т. А. открывает в парижском предместье Нантерр водочный завод. Дела идут отлично.
«Русская» водка расходится по всем углам русского зарубежного рассеивания, а хозяин завода, покинув навеки «стан обездоленных», переселяется вместе с супругой в «стан ликующих».
В других случаях по тому же капризу судьбы очутившийся на мостовой Стамбула, на улицах Берлина или Парижа рядовой эмигрант вдруг попадает в водоворот коммерческой жизни с ее пляской миллионов, рвачеством и азартом, получает какие-то подряды или крупные комиссионные, втягивается в спекуляцию и чуть ли не в несколько дней сам становится миллионером. Так случилось с полковником генерального штаба Д., получившим несколько миллионов комиссионных при какой-то торговой сделке. То же самое произошло с несколькими дельцами, нажившимися на германской инфляции начала 20-х годов. Въехали они в Германию без единой марки в кармане, а покинули ее через три-четыре года с миллионами марок, сделавшись владельцами собственных доходных домов в Берлине, Гамбурге, Лейпциге, Дрездене, Франкфурте. То же самое время от времени случалось в Париже, Нью-Йорке, Шанхае.
Пройдемте, читатель, еще немного по рядам эмигрантского «стана ликующих», чтобы составить себе несколько более полное представление о его облике.
В годы экономического подъема в капиталистических странах Париж посещали миллионы туристов; они оставили во Франции только в один из этих годов 2 миллиарда долларов. «Верхушка» туристического потока, состоявшая из американских, английских, аргентинских, бразильских, шведских, голландских и других богачей, пресыщенная жизнью вообще и парижской жизнью в частности, с жадностью набрасывалась на «русскую экзотику».
Ведь в Россию в качестве туриста не въедешь: там, во-первых, «эти ужасные большевики»; во- вторых, «по улицам ходят белые медведи»; в-третьих, «под развесистой клюквой сидят и пьют водку из самоваров эти бородатые, отвратительные русские мужики с дюжиной кинжалов и ножей за пазухой». Не проще ли тут, в Париже, пойти в русскую чайную; узреть там в качестве швейцаров и лакеев русских князей и графов в поддевках, кафтанах, смазных сапогах, а в качестве официанток — фрейлин ее величества; пропустить внутрь несколько графинчиков знаменитой русской водки; прослушать диковинные русские песни о колокольчиках, бубенчиках и тройках; увидеть размалеванные на стенах эти тройки; зайти в находящуюся поблизости русскую антикварную лавку, купить там какую-нибудь вышивку или табакерку, принадлежавшую, как говорят, чуть ли не самому Петру Первому, — и после этого спокойно уплыть за океан в свои Нью-Йорки, Чикаго, Филадельфии, Бостоны, Буэнос-Айресы и прочие грады.
Угадавший причудливые вкусы этих слоняющихся по всему свету и сорящих деньгами бездельников сразу поднимется в гору, если ему посчастливится каким-либо путем получить какие-то оборотные средства, чтобы пустить в ход какое-либо маленькое коммерческое «дело».
Именно в те годы в Париже расплодилось великое множество русских антикварных лавок, ресторанов, чайных, закусочных, комиссионных магазинов и прочей «русской экзотики». Когда годы подъема сменялись годами спада, большинство из них прогорало, но часть выживала, хотя и сокращала «оборот». Их владельцы, бывшие еще недавно официантами, белошвейками, шоферами, сторожами, становились «господами», подъезжали к своим «предприятиям» на «роллс-ройсах» и пополняли собою, пусть временно, «стан ликующих».
Во второй половине 20-х и в первой половине 30-х годов в Париже процветало «чайное заведение» с антикварным магазином при нем, принадлежавшее бывшему московскому градоначальнику царских времен Шебеко и петербургскому аристократу князю Куракину. Носило оно громкое название «Боярский терем»,