разрешили лишь членам научного совета. Воспользовались разрешением я и Кормак, да Танака прокрался неслышной тенью. У дверей мелькает фигура Алонсо, но биоэтик то ли боится попадаться на глаза, то ли не видит смысла.
Когда один из молодчиков полковника переключил управление «циклопом» на ручное, Кормак дернулся как от удара током.
– Что вы собираетесь делать? – дрожащим голосом спросил ученый.
– Осмотреть обстановку вблизи. Ну и попытаться на нее повлиять, – небрежно бросил военный и громко указал своим: – Начинаем, ребята!
– Что именно вы хотите? – вымолвил Кормак, но вопрос повис в гробовой тишине.
На обзорном экране возникло изображение с камер «циклопа». Под куполом царит мягкая темнота, и только микрофоны летучих разведчиков доносят влажное бульканье и хлюпанье каких-то далеких хлябей.
– Включить прожекторы!
По бокам окуляра зажглись слепящие лучи, выхватывая из мрака участки бурой поверхности, «циклоп» обернулся к ближайшей купольной стене. Оператор взял крупный план.
Коричневая мембрана стала толще и плотнее, с внутренней стороны ее покрывает кристаллическая корка, но кое-где поблескивает влажно. На сводах конденсируются и ползут вниз крупные капли.
«Циклоп» отправился в круговой облет. Легкий крен, вираж, камера поворачивается к центру круга… Световой овал выхватил монолитную вертикальную плоскость, оператор судорожно отдалил изображение, десяток пар глаз впился в поступающие кадры.
В углу скептически хмыкнул Танака.
Пятнадцатиметровым столбом в макушку купола уставился серый каменный столб. Колонна вырастает из твердой поверхности «супа», от основания чуть сужается и круто взлетает под свод.
– Веди к этой штуковине, – последовало указание О’Коннела.
«Циклоп» стал осторожно сокращать дистанцию. Сто метров, семьдесят, пятьдесят… Двадцать… десять… Вдруг вспышка, белый плазменный свет, изображение дрогнуло, экран подернуло марево помех. Вновь сверкнуло. «Циклоп» тряхнуло на лету, динамики зашлись надсадным треском. Картинка мигнула и… дисплей погас. Оператор вздрогнул, О’Коннел и я бросились к соседнему монитору. Не успели прикипеть к изображению, как и оно бесследно исчезло. Темная волна покатилась по контрольным дисплеям.
В мрачной тишине раздался голос связиста:
– Полковник, спецы докладывают, потерян контакт со всеми «циклопами» в пределах купола. Перестали поступать данные и от сети разведывательных микроботов.
О’Коннел стиснул кулаки, послышалось, что его ладони металлически скрежетнули. Губы вояки беззвучно шевельнулись, наверняка костерит безумных ученых на чем свет стоит – как только довели ситуацию до такого.
– Выпустить наших дозорных «циклопов» вдобавок к институтским, – прорычал полковник. – Усилить патрулирование купола.
Я бросил взгляд на дисплеи, там изображение с уличных камер, увидел, как в воздухе закружился еще десяток винтокрылых машин. Армейские «циклопы» не в пример нашим: хищные обтекаемые очертания, маневренные, скоростные.
Я перевел глаза на О’Коннела. Военный смолчал, но прожег меня испытующим взглядом и вышел вон.
Ночью приборы зафиксировали, что пелена на защитном колпаке принялась истончаться. Слой опадает медленно и неравномерно, но целые острова вещества прилипли к стенкам намертво. Их соединяют длинные перемычки и прожилки.
Сквозь прорези в завесе разглядели, что центральный выступ все так же смотрит в небеса, только подрос еще метров на пять.
Персонал сгрудился у мониторов, все на ноотропах и львиных дозах стимуляторов. Мрачным призраком за их спинами прохаживается полковник. Тот срочно поднял половину своих людей, автоматике больше доверия нет, у орудий и исследовательской аппаратуры по периметру купола дежурят вояки.
К четырем утра на стекле выступил странный рисунок аморфных пятен и изогнутых линий. Взгляды беспомощно скользили по этому художеству: стаи догадок роятся в головах, кажется, что рисунок чем-то знаком, но сходства человеческий глаз уловить не в силах.
Наконец Танака громко хлопнул себя по лбу и молча вылетел из командного центра. Я успел заметить, как японец повернул в вычислительный зал. Еще двадцать минут протекли в молчанье.
– Это отражение, – прозвучало от дверей подобно раскату грома. Люди синхронно вздрогнули и обернулись.
Такеси с ворохом распечаток прошествовал по комнате, кипа электронной бумаги хлопнулась на стол.
– Эти пятна, – пояснил он, – соответствуют интенсивности излучения в инфракрасном диапазоне, которое падает на стенки купола. Отражение в низких частотах.
Через два часа картина начала распадаться. Пятна поползли и расплылись, прожилки разорвались. Казалось, сейчас рисунок исчезнет. Однако картина переструктурировалась причудливым образом, на внутренней стороне стекла словно выткали искусный узор. Тут уж выбирать не приходилось. Компьютерщики остановили симуляцию эксперимента в суперкомпе и загрузили машину расшифровкой неведомой символики.
В долину упал первый солнечный луч, а узоры все сменялись узорами. Натужное гудение охлаждения в компьютерном зале возвещает непрерывную работу вычислителей. О’Коннел меряет коридор маршевым шагом, лицо застыло глыбой льда, только перекатываются и играют желваки.
Танака первым покинул вычислительный центр и жестом пригласил всех в конференц-зал. Ученые и вояки выстроились вдоль круглого стола, Такеси в молчании застыл у окна. Взгляд скользит по распечаткам, ученый молча почесывает лоб, в раздумье и нерешительности.
Наконец молвил:
– Поздравляю вас, товарищи! Не знаю, насколько можно считать это «контактом», и вообще – для кого делает свои выкладки эта штуковина… Но то, что мы видим, – это математика. Формулировка известных теорий в особой знаковой системе. Причем сразу по нескольку важных результатов в одном и том же узоре. Час назад квазиорг сформулировал теорему Пригожина о минимуме производства энтропии, что можно считать как-то связанным собственно с сутью нашего эксперимента… То есть, возможно, он обращался к нам… А конкретно в данный момент там обе теоремы Геделя, если вам интересно.
После паузы О’Коннел объявил срочное заседание научного совета, и собравшийся люд начали деликатно выпроваживать из конференц-зала.
Стальной кулак взмыл вверх и с силой обрушился на беззащитную столешницу. Треск разлетелся по залу, по гладкой поверхности побежала глубокая трещина.
О’Коннел грозно засопел, налитые кровью глаза обвели присутствующих. Под его взглядом ученые ощутили, что полковник с радостью порвал бы их на части и спалил напалмом. Кто-то шумно сглотнул, я покосился на звук и обнаружил непривычно бледное лицо Вроцека. Щеки будто присыпаны мукой, а зелень с гребня на черепе поползла, кажется, вниз, заливает лоб. Я тотчас отвернулся, пряча усмешку.
– Ну что? – прорычал О’Коннел. – Вы и теперь будете настаивать на продолжении эксперимента, доктор Кормак?
Полковник зыркнул угрожающе, и Кормак согнулся под тяжестью чугунного взгляда.
– Что вам еще необходимо, чтобы убедить: никакого контроля над происходящим у вас нет? Чтобы эта штука пробила купол и разлилась по всей долине?
Танака откашлялся деликатно и заметил:
– Прошу вас, поспокойнее, полковник. К чему эти эмоции? Вы прекрасно знаете, что в наших силах в любой момент остановить исследования, изолировать систему, прекратить подачу питательных веществ… А при необходимости, даже без вашего военизированного отряда, Институт в состоянии и уничтожить созданное… гм, существо.
Скрипнули подошвы, О’Коннел на каблуках повернулся к компьютерщику, но японец выдержал взгляд и развел руками.
