американские танки, какими их показывали на занятиях. Он был слишком большим… прямые линии надгусеничной полки, шепчущий двигатель и башня… намного выше, чем обычно…
Луч света мощного, аккумуляторного фонаря высветил провал, снова раздались гортанные, хорошо слышимые слова команд — и прапорщик понял: пора. У него был гранатомет РПГ-29 и единственный кумулятивный заряд к нему. Он занял позицию в расчете на один- единственный выстрел, который должен быть точным и сделанным с минимального расстояния. Выстрел — и все, надо уходить. У них от роты осталось восемь человек, в разгромленном, чужом и насквозь враждебном городе им не удержать позиций.
Когда проем осветило светом фонаря, и кто-то что-то крикнул — прапорщик понял, что ждать больше нельзя ни секунды, прицелился — и нажал на спуск. Гранатомет рявкнул, в ушах привычно поплыло, его окатило горячей волной от сгоревшего гранатометного заряда. За провалом что-то бухнуло — но прапорщик ничего этого уже не слышал. Бросив на позиции ненужный уже гранатомет, он бросился бежать…
Маршрут отхода он знал хорошо, прошел по нему дважды. Прежде чем командовавший пакистанской пехотой офицер успел скомандовать и за дувал полетели гранаты — прапорщик Мельничук нырнул в полуразрушенный, оставленный хозяевами дом, пробежал до пролома в стене, прикрытого циновкой, отбросил ее — и вывалился на соседнюю улочку, как и все в старом Кандагаре кривую и узкую. Поскользнувшись — он все-таки удержался на ногах, бросился прочь, за спиной суматошно трещали выстрелы, потом впереди что-то хлопнуло — и автоматная очередь веером вымела улицу. Спасаясь от пуль, прапорщик упал на землю, перекатился в тень дувала. Потом вскочил — и бросился до одному ему известного пролома в стене.
А вот и он.
— Свои! — гаркнул он, потому что знал, что на пролом нацелен автомат. Он — последний, больше никто не выйдет.
— Да-да-да! — простучала короткая автоматная очередь с крыши, прапорщик сделал несколько неверных шагов и не упал, а буквально рухнул в проем. На руки своих…
Кто-то дал длинную очередь куда-то вверх, по крышам. Кто-то подхватил прапорщика, в которого попали все три пули, и потащил в темноту. Он чувствовал, как его тащат, тяжело сопя и ругаясь — он не хотел, чтобы его тащили. Он хотел, чтобы его положили на землю и дали отдохнуть, ведь он так устал за целый день…
Его вытащили на улицу, положили в УАЗ-таблетку, в которой был фельдшер — и в этот момент прапорщик умер. Все, что он мог сделать на сегодня — он сделал.
Танк, который подбил прапорщик — это был не М60. Это был М1 Абрамс, один из трех, которые поставили американцы в пакистанскую армию и которые пакистанцы решили проверить в боевых условиях, включив в состав авангарда.
Проверили.
Опасайся гнева терпеливого человека…
Эти слова сказал Джон Драйден, английский поэт семнадцатого века — и сейчас кое-кому предстояло убедиться в их справедливости.
Почему-то все считают русский, а потом и советский народ миролюбивым. Да, наверное, в каком то смысле это так — приняв на себя удар первой, а потом и второй мировой войны, спалив в пламени мирового пожара лучший свой генофонд, русский, теперь уже советский народ научился ценить мир, как никто другой. Тем же американцам этого не понять. Сто пятьдесят лет на своем мировом острове без войны — это все-таки много, и поджигая очередную заварушку где-нибудь — американцы тем самым показывают, что не ценят мир. Есть вещи поважнее мира — сказал действующий президент Рональд Рейган, и он действительно так думал. Но он, говоря это, и помыслить не мог о том, к чему может привести разожженная им война. Американские и пакистанские инструкторы подготовили убийц, которые взорвали в Кабуле автобус, чтобы убить русских детей. Пакистан собрал на своей территории зверей со всего Востока для того, чтобы они убивали советских солдат. При этом, убивая, отрезая головы, взрывая и сжигая колонны — никто даже не думал — а что будет, если и Советский союз снимется с тормозов? Что будет, если и СССР шагнет за грань, отринет все нормы и условности цивилизованного государства, как их давно отринули муджахеддины, и начнет отвечать кровью за кровь и смертью за смерть?
Именно это — готовящемуся к вторжению Пакистану и предстояло узнать.
Белый пикап с наклеенными на него логотипами международной гуманитарной миссии «Американский красный крест» остановился рядом с придорожной чайханой в гуще раскрашенных, выглядящих как передвижной храм пакистанских траков. Из него вышел человек, среднего роста, в военной форме без знаков различия, безразлично огляделся по сторонам. На стоянке никого его появление не удивило — американский Красный крест работал в Пакистане очень плотно, распространял литературу, опрашивал беженцев на предмет развединформации, организовывал медицинскую помощь раненым и увечным боевикам и даже помогал простым беженцам, когда на это хватало времени. Интересная, в общем, организация — многие ее считают первой американской спецслужбой, созданной задолго до ЦРУ и ФБР[79].
Осмотревшись, поняв, что здесь никому нет дела до него самого, есть дело только до содержимого его бумажника — человек вошел внутрь.
Внутри все было точно так же, как и в любой другой придорожной чайхане — грязный земляной пол, кособокая, собранная вручную мебель, стеганые одеяла на полу — это там, где накрывается настоящий достархан, он накрывается не на столе, а именно на полу, на толстом стеганом одеяле. Вкус жареной баранины, приправ и специй, запах чая, который здесь подают как у кочевников — с растворенным жиром, получается что-то вроде бульона. Диссонансом здесь выглядел самовар — большой, двухведерный, закопченный, питающийся щепками, которые в топку постоянно подкладывал маленький бача. Явно русский — нигде больше таких самоваров не было. Когда то давно, когда не было ни войны, ни Советского союза — Российская Империя активно торговала здесь, и иногда, в вещах кочевников можно найти утюг, а в чайхане — самовар еще с императорским гербом. Но дружба давно кончилась, здесь теперь ничем кроме смерти с русскими не торговали — а самовар остался.
Человек этот прошел к тому месту, какое можно было бы назвать раздачей, если бы не убогость и грязь, заговорил по-английски с важно восседающим там хозяином. Хозяин покачал головой, показывая, что не понимает — но как только человек достал десятидолларовую купюру — выражение лица хозяина изменилось. Он что-то повелительно крикнул — и подскочивший бача повел человека за руку туда, где было что-то похожее на стол со стульями. Десять долларов — большие деньги в этих местах, а что еще нужно иностранцу в чайхане, как не покушать? В конце концов, любому человеку нужно есть, и ради этого он и приходит в чайхану, язык для этого знать не обязательно.
Человеку этому подали суп в глиняной пиале, густой и очень острый, но без мяса, потом и мясное блюдо — баранину со специями. Налили чаю и принесли местных пресных лепешек, которые делались из гуманитарной муки. Чай налили не как положено, в пиалу — а в неизвестно откуда взявшуюся кружку, вполне цивилизованного вида и с ручкой. Горячий чай — спасение здесь, потому что здесь не привыкли к холодам, а сейчас из-за ветра было очень холодно. Человек к десятке баксов добавил еще немного местных рупий — бакшиш.
Подполковник сидел. Ел. Смотрел по сторонам. И не понимал.
Он не понимал — что хотят эти люди. Вот эти самые люди, которые сидят и едят в чайхане — чего они хотят? За что они сражаются? Они живут в хижинах с земляным полом, и хорошо еще несли так, он видел лагерь беженцев, где жили в палатках, по-видимому, уже несколько лет, разве что камней подвалили по бокам. Нищие, грязные, завшивленные, больные — чего они хотят? Он уже видел попрошаек на улицах
