Когда пикап, с трудом развернувшись, скрылся в ночной пурге — к двоим, провожающим его взглядом, коренастому и старику подошел третий. Выше коренастого, тоже одетый как местный и со снайперской винтовкой Драгунова в руках.
— Ну? — спросил старик
— Он не нажмет — ответил коренастый
Старик усмехнулся
— Нажмет. Еще как нажмет. Он сейчас думает, что не нажмет — а потом вспомнит дочь и нажмет. А ты что думаешь? — обратился он к снайперу
— Я думаю, что замерз как суслик
— Да, холодно. Поехали отсюда, надо успеть спрятать вторую.
— Я хоть папой то потом буду? — усмехнулся коренастый — жинка с хаты сгонит, если что.
— Жинки-то нету у тебя.
— Так будет.
— Вот будет — тогда и будешь думать. Поехали.
Советская разведка играла игру, которая была беспроигрышной. Тут даже не имело значение — попадется Басецкий или нет. Живым — вряд ли, а вот бомба может оказаться в руках пакистанцев. Но тут возникает три «но». Первое — американцы попытаются ее забрать, пакистанцам выгодно будет оставить ее у себя. Будет конфликт. Второе — сам по себе факт появления советской бомбы в Пешаваре послужит пакистанским элитам последним предупреждением — вполне возможно, что они сочтут за лучшее прекратить поддерживать моджахедов, пока такая бомба не взорвалась в Равалпинди или Исламабаде. Никто не хочет умирать за чужие интересы, какой бы выгодой это не пахло. Наконец третье — на бомбе постоянно находился своего рода маячок — но не радио, а дающий сигнал только при поступлении запроса из космоса, если не знать об этом — то маячок можно обнаружить, только разобрав устройство. А пакистанцы, если они решат оставить устройство у себя — явно отправят его в подземный ядерный центр. И тогда — будут точно известны его координаты, сейчас известные лишь приблизительно.
Но все же — было бы лучше, если бы это устройство сработало как надо…
Зардад, молодой воин из людей Африди долго казнил себя за то, что послушал неизвестного. Связанный клятвой над огнем очага и хлебом, который питает людей, он не мог никому рассказать о том, что произошло в горах — но время шло, диктатор и тиран оставался в живых и творил новые злодеяния. Зардал с ненавистью посматривал на бережно хранимую им снайперскую винтовку, и чувствовал — что он бинанга. Человек без чести.
Но время шло, время, наполненное суетными делами дней — и как-то раз Зардад пошел на охоту. Он купил винтовку и в племени знали об этом — поэтому Зардад был теперь охотником, он приносил мясо в племя, и был уважаемым человеком. Охота помогала ему стать искусным следопытом и снайпером, чтобы выследить горного козла или другую, водящуюся в этих местах дичь, приходилось делать большие переходы, по несколько километров по горным кручам и опасным, ненадежным склонам. Почему-то в этих местах разом исчезло большинство зверья и теперь за ним приходилось идти несколько дней. Чаще всего у охотника был только один выстрел, промахнешься — и распугаешь зверя, придется тропить нового еще два — три дня. Так, Зардад становился снайпером и достойным сыном своего народа — и гордая Лейла из рода шейхов, которая жила в городе и отказывалась носить паранджу — смотрела на него уже с интересом…
За зверем он вышел ночью, когда Аллах еще не послал им новый день, не погасил звезды на небе и не даровал людям рассвет нового дня. Собрался — две обоймы для винтовки, большое шерстяное одеяло, на котором можно спать и которым можно укрыться на горном склоне от глаз врага, немного сушеного мяса, которого у охотника Зардада было в достатке, кислое молоко, которым пуштуны лечили желудочные болезни. Немного трав, которые знал один человек в поселке, знахарь и мудрец, и которые он выменял на соленое мясо. Мясо, кстати, было приготовлено чисто пуштунским способом: застрелив зверя, пуштуны нарезают мясо тонкими ломтями и выкладывают на камни сушиться или подвешивают на поясе на специальные крючки. И, конечно же, солят. Выветренное таким образом мясо намного полезнее, чем вареное, в нем сохраняется вся его ценность, на паре таких вот полосок мяса, жестких как сапожная подошва пуштун может идти по горам целый день. Конечно, Зардал взял с собой и соли — соль у пуштунов ценилась, она была дорогой, потому что государство обкладывало соль налогом — но у Зардада соль была.
Перед выходом из своего холостяцкого жилища, он взглянул на запад, в сторону Мекки и сотворил положенное при таких обстоятельствах ду'а.
Аллахумма, инна нас'алю-кя фи са-фари-на хаза-ль-бирра ва-т-таква, ва мин аль-'амали ма тарда! Аллахумма, хаввин 'аляй-на сафара-на хаза, ва-тви 'анна бу'да-ху! Аллахумма, Анта-с-сахибу фи-с-сафари ва-ль-халифату фи-ль-ахли, Аллахумма, игжи а'узу би-кя мин ва'саи-с-сафари, ва кяабати-ль-манзари ва су'и-ль-мункаляби фи-ль-мали ва-ль-ахли.[87]
Затем он затворил дверь и тронулся в путь.
Рассвет застал его на горном склоне, он обернулся лицом к восходящему солнцу и возблагодарил Аллаха за то, что даровал людям новый день. Горы из черных становились серыми, из серых — где желтыми, где оранжевыми, жизнь возвращалась на землю вместе с лучами солнца и это было хорошо…
Он прошел еще несколько километров — и вдруг понял, что впереди кто-то есть.
Он не увидел, он просто это понял. У человека, который много времени проводит в горах, вырабатывается особое чутье, в горах редко встретишь другого человека — поэтому присутствие человека, такого же, как ты, начинается ощущаться еще до того, как его увидят твои глаза. Нужно только слушать самого себя, свою душу, и возносить хвалу Аллаха в положенных случаях. И Всевышний не оставит тебя в опасности…
Пройдя еще несколько десятков метров — Зардад прыгнул за валун, выставил ствол американской снайперской винтовки, готовый стрелять.
Но стрелять было не в кого.
Он лежал час, а потом — еще один час и еще. Солнце карабкалось все выше по лазурно-синему небосводу, однажды к его укрытию близко подползла змея, видимо, решившая погреться на камне — но вовремя почувствовала человека и скрылась. Впереди — никого не было.
— А'узу би-Лляхи мин аш-шайтани: мин нафхи-хи, ва нафси-хи ва хамзи-хи.[88] — сказал Зардад, полагая, что стал жертвой козней шайтана, который сейчас довольно ухмыляется, гордый тем, что внушил страх вооруженному мужчине и воину, вынужденному пролежать три часа на горном склоне вместо того, чтобы идти за добычей.
Зардад встал и пошел дальше — но не успел пройти и ста шагов, как из-за спины его окликнули
— Да спасет тебя Аллах в Судный день, Зардад!
Зардад резко повернулся, вскидывая винтовку. На камне, том самом, за которым он лежал, сидел моджахед, держащий в руках русскую снайперскую винтовку.
— Кто ты? — спросил Зардад — ты назвал мое имя! Откуда знаешь мое имя?
— Твое имя Зардад и ты воин людей Африди. Я знаю тебя — ответил моджахед
— Откуда ты меня знаешь?
— Я знаю тебя и твою клятву потому, что я Змарай, пуштун и воин людей Шинвари. А ты еще не забыл, чем ты клялся?
Зардад по-прежнему держал неизвестного на прицеле
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду?
— Лишь Аллах может читать в сердцах, но я скажу тебе. Я, Змарай, пуштун и воин людей Шинвари приговорил подлую собаку Уль-Хака к смерти, да будет Всевидящий верным свидетелем моим словам. Не позднее чем через год подлый каратель пуштунского народа умрет, и смерть его будет страшна. Год еще не прошел, и я жажду мести.
