покровительство, внушила ему это. Ты же не станешь отрицать, что без меня вы уже все погибли бы.
— Я и мои товарищи благословляем тебя как свою спасительницу.
— О, до спасения еще очень далеко!
— Ты думаешь, Аврелий не оставил надежды разыскать нас?
— Ты его плохо знаешь, — покачала головой Ювентина. — Он не успокоится, пока не нападет на наш след. Ни один беглый еще не ушел от него. Если его стражники не схватят нас, он поднимет на ноги сыщиков из товарищества фугитивариев[366]. Нас будут искать по всей Италии.
Надежда только на Минуция. Он уверил меня, что если мы доберемся до его имения под Свессулой, он позаботится о нашей безопасности…
— Какой-то он странный, этот римлянин, — задумчиво произнес Мемнон. — Он на грани разорения, опутан долгами и в то же время принимает участие в судьбе гладиаторов, устраивает им побег, растрачивая на это последние свои деньги…
— Но мы же знаем, почему он это делает? Он хочет с твоей помощью перебраться на Крит.
— И только? Я почему-то подозреваю что-то еще. Мне кажется, Ириней мог бы многое рассказать, но у него, видимо, есть причина держать язык за зубами…
— Нам остается лишь поверить Минуцию и поскорее добраться до его усадьбы в Кампании, где мы найдем убежище. Хорошо, если нам удастся, не обнаруживая себя, провести здесь еще день-другой. Но я боюсь, как бы Эсхрион не надумал послать в Рим посыльного…
— Он уже пытался сделать это, но Сатир был начеку и сумел отговорить его.
Ювентина взяла Мемнона за руку.
— Пойдем, — сказала она и повела его по тропинке вдоль виноградника к маленькой калитке, которой пользовались только обитатели виллы, когда им нужно было кратчайшим путем выйти к озеру.
Прямо за оградой начиналась тропинка, проходившая через оливковую рощу. Потом тропинка шла между возделанным участком и маленьким кладбищем с несколькими десятками надгробий в виде грубо обработанных камней.
Только один памятник представлял собой высокую стелу. Надпись на ней гласила:
Здесь похоронен был дед Гая Аврелия, которого многие в имении помнили как неутомимого труженика.
Оставив Мемнона на тропинке, Ювентина прошла к поросшему старой травой холмику. На нем лежала маленькая каменная плита.
Нагнувшись, девушка рукой смела с нее крошки талого снега. На плите обозначилась короткая надпись:
Ювентина, постояв немного у могилы матери, смахнула набежавшие на глаза слезинки и вернулась к Мемнону, хранившему благоговейное молчание.
По выложенной камнем тропинке оба спустились к берегу озера.
Ветер уже разогнал туман, застилавший утром поверхность озера. На берегу лежали две перевернутые вверх дном лодки. Рядом с ними ветер шевелил растянутые на длинных шестах сети, забитые рыбьей чешуей.
Как уже отмечалось выше, Альбанское озеро кишело рыбой. Ловить ее нередко приезжали из своих поместий такие именитые люди, как Гай Марий, Атилий Серран, консул позапрошлого года, и другие не менее известные люди.
Альбанское озеро, как и озеро Неми, расположенное в двух милях южнее, римские поэты называли «зеркалом Дианы», да и все окрестные жители считали, что великая богиня часто посещает здешние леса. Весной и летом красота этой местности была изумительна. С высоты Альбанской горы оба озера, окруженные пышной растительностью, действительно казались зеркалами, предназначенными только для того, чтобы Диана, глядя в них, любовалась своим прекрасным отражением.
На противоположной стороне озера, за стеной густого леса, видна была большая меловая скала, на которой в древнейшие времена стоял город Альба-Лонга, родина божественных братьев-близнецов — Ромула и Рема. Город был разрушен Туллом Гостилием, третьим царем Рима после Ромула. Жителей Альбы-Лонги он поселил в Риме, на Делийском холме, откуда они могли видеть развалины своего родного города.
Остановившись у самой воды, бьющейся о гряду прибрежных базальтовых камней, Мемнон и Ювентина молча обнялись и поцеловались.
Гладиатор поднял ее на руки, и снова губы их слились в долгом страстном поцелуе.
— Ты такая горячая, девочка моя, — тихо произнес Мемнон, приникнув лицом к ее пылающим щекам. — Тебе нужно немедленно лечь в постель и принимать лекарства, которые готовит Акте…
— Нет, нет, — шептала Ювентина. — Побудем здесь еще немного. Мне так хорошо с тобой. Когда ты рядом, я чувствую себя сильной и… Я хочу услышать от тебя, что ты любишь меня…
— Я готов повторять это непрестанно, моя прелесть… но боюсь, что надоем тебе…
— О, нет! Никогда!..
— Любовь моя! Я никогда никого так не любил, как тебя.
— Лгунишка! А та девушка в Александрии, о которой ты мне рассказывал минувшим летом? — грустно улыбаясь, спросила Ювентина.
— Теперь я точно знаю, что это была не любовь, а только мечта о любви. К тому же она была безответна и скоро прошла. Не стоит вспоминать о ней. Я люблю тебя и всегда буду любить только одну тебя.
— Она была свободной, богатой и достойной девушкой, — прошептала Ювентина, и глаза ее наполнились слезами. — А я… Кто я? Чем я была до сих пор? Жалкой, презренной рабыней, доступной всем…
— Не смей больше говорить об этом, — с нежным укором произнес Мемнон, целуя ее. — Для меня ты прекраснее всех женщин на свете. Ты весна моей души. Или не веришь мне?
— О, я верю! Только иногда мне так больно…
— Родная моя! Не думай ни о чем! Ничего нет, кроме нашей любви…
— Постой, я хочу тебе кое-что показать…
Ювентина отстегнула верхнюю пряжку плаща и вынула спрятанный под капитием[367] небольшой глянцевый алабастр.
— Что это? — с любопытством спросил Мемнон.
— В этом пузырьке быстрая смерть, — сказала она. — Мне пришлось отдать за него больше половины своего состояния — четыре золотых денария, подаренных мне Минуцием на следующий день после того памятного боя на Форуме, когда весь Рим рукоплескал твоей храбрости.
Благодаря ей Минуций выиграл много денег. Хотя в тот день я трепетала за тебя, мои слова о твоей несокрушимой силе и отваге так на него подействовали, что он побился об заклад сразу с двумя богачами, поставив на тебя все свои деньги. Он выиграл и подарил мне на радостях семь золотых денариев. А потом, когда Минуций решил устроить тебе побег, я пошла к Осторию, вашему школьному врачу. Я ведь знала о
