хайваном?! Минута прошла, а он мне так и не отвечал. Две минуты. Аллах, какая я была дура! Зачем я все испортила?!
— Хадижа, иди, да, давай вторую порцию лепить! — позвала снизу Надира.
— Сейчас! — крикнула я.
Я смотрела на трубку как сумасшедшая. Мне казалось, мой взгляд проходил через нее, шел по невидимым проводам, попадал в его трубку и просил его ответить мне. Я так ждала от него ответа! Две минуты прошло! Три! Аллах давал шанс, но я все испортила своими руками.
— Хадижа! — снова позвала Надира.
— Сейчас!
Трубка загудела! Аллах, какой ты добрый! Я открыла новое эсэмэс дрожащими пальцами. Мое сердце билось.
«Городской хайван очень хочет увидеть сельскую дурочку. Ты придешь завтра в обед на родник?»
Аллах! Он просил меня прийти! Он хотел меня увидеть! Аллах, как я была счастлива! Как я любила его! Спасибо! Спасибо тебе, Аллах, за твою доброту, благодарила я.
Но я снова не знала, что мне ответить Махачу? Он еще мог подумать, что я сидела и ждала, когда он меня позовет. Еще возомнит о себе, что он такой крутой, а я к первым встречным на родник бегаю.
— Хадижа, ты что там делаешь, да?! Иди спускайся, кому говорю! — крикнула бабушка.
— Иду я, бабушка, иду!
Я стала быстро набирать в трубке: «Если только в доме кончится вода, тогда приду на родник». Трубка сразу же загудела: «Спокойной ночи, Хадижа. Надеюсь, увижу тебя завтра».
Он знает мое имя! Он знает мое имя!
У меня как будто выросли крылья, и я слетела по лестнице. Бабушка стояла возле лестницы, выставив из платка ухо. Я захохотала, когда увидела ее. Обняла ее и приподняла.
— Пах! Отпусти меня! — кричала бабушка. — Еще уронишь!
— Бабушка, ты такая легкая! — кричала я.
— Роняй ее, Хадижа, — смеялся дедушка, — она все равно уже старая, мне не жалко будет.
— Все курзе переварились! — хохотала Надира и доставала из кастрюли курзе, из которых вывалилась вся картошка.
Я была так счастлива, и мне хотелось всем подарить свое счастье.
Ночью я держала трубку под подушкой и больше не расставалась с ней. Я снова и снова открывала его эсэмэс, учила его номер наизусть, целовала написанные им слова, прижимала трубку к щеке. Он знает мое имя. В ту ночь я совсем не думала о Сакине.
Я встала раньше солнца. Как поверить в то, что он так близко от меня, на другом конце нашего села? Хоть мы и жили всегда в одном городе, там трудно было представить, что он близко. Там между нами стояли многоэтажные дома, в каждой квартире жили разные люди, за каждым окном происходило что-то свое. Они мешали нам. А в селе — одинаковые низкие дома, одинаковые семьи, и в какое окно ни посмотри, там происходят одинаковые вещи. Может быть, поэтому, встав рано, когда в село только-только приходил рассвет, а все остальные еще спали, я почувствовала, что Махач близко. Протяни я из окна руку — дотронусь до него. Хотя в детстве мне так же казалось, что можно дотянуться до звезд, что они совсем близко, но как я ни старалась, как ни залезала на лестницу, а с нее — на крышу сарая, дотронуться до них я не смогла.
На цыпочках я спустилась вниз. За ночь пол стал ледяным. Я старалась не скрипеть ступеньками, чтобы никто не проснулся. На первом этаже я заглянула в кувшины. Полные! Сверху вода в них покрылась льдом. Я ткнула пальцем, чтобы разбить его. Какая холодная!
Я знала, что будет утром, ведь одно утро в селе похоже на другое. Бабушка встанет, нальет в чайник воды и поставит его на огонь. Надира согреет воду в тазу, чтобы все могли умыться. Потом мы будем пить чай с лепешками и сыром и ждать вечера — тогда Надира будет варить хинкал. На все уйдет только кувшин, а мы принесли вчера два с половиной. Бабушка спросит меня: зачем ты идешь на родник, если в доме полно воды? Но если я не приду, он подумает, я разлюбила его, и уедет в город к Сакине. Мне стало так жарко, что я могла вылить себе на голову весь кувшин холодной воды и ничего не почувствовать.
Босиком я выскочила в сарай, схватила ведро и налила в него воду из кувшина. Как сумасшедшая я стала тереть мокрой тряпкой полы, заходила во все углы, но они были чистыми. Тогда я сняла с печки верхний круг, окунула тряпку в золу и только успела закрыть печку и вернуть тряпку в ведро, как услышала голос бабушки за спиной:
— Хадижа, ты что творишь?!
Я так испугалась — она все видела!
— Ты зачем так рано полы моешь? — спросила бабушка.
Она стояла в длинном ситцевом платье, в котором всегда ложилась спать. На ее плечи был наброшен шерстяной платок.
— Бабушка, вчера, когда я увидела, какие у нас полы грязные, мне даже стыдно стало, — сказала я.
— Чистые у нас полы, — бабушка смотрела на меня так, как будто не верила тому, что видит. — Надира их мыла до твоего приезда.
— Клянусь, бабушка, грязные! Посмотри, какая черная вода!
Бабушка подошла и наклонилась над ведром. Кончик ее длинной косы окунулся в воду. Бабушкина коса на кончике оставалась черной, а сверху уже была седой. Я тоже наклонилась над ведром, и вода, черная от золы, показала наши лица — мое и бабушкино. Как будто вода стерла бабушкины морщины, и мне первый раз в жизни показалось, что мы с бабушкой похожи. Я толкнула ведро, чтоб вода не обманывала, она закачалась, вместе с ней закачались наши лица. Бабушка выпрямилась.
— Наверное, Надира забыла печку закрыть, вся зола вылетела. Поменяй воду, эта уже грязная, — сказала она.
Я потратила полтора кувшина на полы. Потом мы согрели чайник, и я вымыла всю посуду.
— Хадижа, успокойся, да, — ворчала бабушка. — Это тебе не город, вода сколько хочешь из крана не льется.
— Бабушка, зачем экономить? Что, в роднике воды мало? — говорила я.
В обед мы с Надирой пошли на родник. Мы прошли все село, обходя лужи грязи. Здесь, что понедельник, что воскресенье, все одинаково — тихо и спокойно. Только старики с утра ходят на годекан как на работу и сидят там до вечера, будто их приклеили. На холодном воздухе краснел нос и изо рта шел пар. Уже начался обед, и соседки тоже пошли на родник. Прежде чем поздороваться, они оглядывали меня с головы до ног. Среди них была Анна-Ханум. Но сегодня я даже рада была ее видеть, потому что, по сравнению с Миясаткой, Анна-Ханум — просто подарок. Я улыбалась всем — такое у меня было настроение.
Анна-Ханум шла впереди нас. Кувшин на плече закрывал всю ее узкую спину. С тех пор, как я видела ее в последний раз, она еще больше похудела. Такое было чувство, что Анна-Ханум не худеет, а сохнет, как будто ей не хватало воды, хотя каждый день она носила ее на спине с родника.
— Ты слышала, сын генерала Казибекова приехал. — Она повернула узкое лицо к Надире, у нее изо рта шел пар.
— Даже видели мы его вчера у родника, — сказала Надира, — под деревом стоял.
— Ты смотри, — сказала Анна-Ханум, — никогда он не приезжал. Зачем приехал, тоже никто не знает. Только слухи разные ходят.
— Какие слухи, скажи мне тоже. — Надира догнала Анну-Ханум.
Я не стала бежать за ними, чтобы послушать, хотя мне очень хотелось узнать, что это за слухи ходят о Махаче. Но я приказывала себе идти медленно. Со вчерашнего дня я верила, что Махач приехал в село из-за меня. И даже если это не так, я не хотела этого знать. Я не бежала за Анной-Ханум потому, что ее слова могли уколоть меня в сердце.
Махач стоял возле дерева. Он скрестил руки на груди и смотрел на женщин, которые подходили к
