— У Зухры спроси, если отпустит, пойдешь. И оденься красиво, чтобы люди тебе внимание давали.
— Хадижа у нас и так красавица, — сказал дедушка. — И так ей все внимание дают.
— Так дают, что сглазили даже! — сказала бабушка. — Особенно у этой Анны-Ханум взгляд черный. Клянусь, как корову ни похвалит, сразу молоко пропадает.
— Ва, бабушка, я же не корова!
— Молчи, да! Занимайся своими делами, я с дедушкой разговариваю. Короче, она и Абидатка — копия друг друга, хоть одна другую и терпеть не может…
Я не слушала бабушку, искала ответ для Махача, но не находила. Пока я думала, трубка снова завибрировала.
«Хадижа, что случилось? Ты не хочешь со мной разговаривать?» — написал он.
Я еще две секунды подумала и ответила: «Слухи о тебе разные по селу ходят».
Он написал: «Не верь сельским сплетницам. Ты придешь завтра на родник?»
Я ответила: «Приду».
Он написал: «Я буду тебя ждать».
От радости я хотела вскочить с места, танцевать и смеяться. Я схватила из люльки Асланчика и стала его целовать. Он проснулся и закричал, но я все равно продолжала покрывать его поцелуями. Когда-нибудь, может быть, скоро у нас с Махачем тоже родится сын, думала я. Как я хотела сына, похожего на Махача! Аллах, ты такой добрый! Спасибо тебе, спасибо, благодарила я.
— Никогда я не думала, Хадижа, что ты так любишь Асланчика, — сказала Надира и покачала головой.
Я пришла бы на родник, даже если бы в нашем доме были полными все кувшины, чайники и кастрюли, даже если бы на наше село вылили море воды.
Махач стоял возле дерева и смотрел в нашу сторону, когда мы с Надирой подходили к роднику. Сегодня с кувшинами за водой пришло полсела. Все хотели посмотреть на Махача. Когда мы поравнялись с деревом, я подняла голову и взглянула на него. Аман, он над чем-то смеялся? В его глазах плавали уже знакомые мне искорки. Мы прошли мимо него и заняли очередь у родника. Женщины набирали кувшины до краев, потом сливали немного из горлышка, отходили, собирались в группку и пялились на Махача. Какой он был красивый…
Набирая свой кувшин, я не сводила глаз со струи воды, пока она не начала пениться у горлышка. Я вылила из кувшина почти половину, подняла глаза и увидела, что Анна-Ханум не сводит глаз с моего лица. От любопытства она даже открыла рот, и он превратился в длинную узкую щелку. Что ей от меня было надо?
Когда мы с Надирой шли мимо дерева обратно, я снова посмотрела на него и не смогла сдержать улыбку, так радостно мне было его видеть. Он тоже улыбнулся, и я подумала, что, может быть, он меня любит.
Мы прошли еще немного, я не выдержала и обернулась. Махач уходил.
— Странный какой… — сказала Надира, она обернулась вместе со мной.
Не успели мы дойти до дома, как моя трубка загудела.
«Сегодня уезжаю в город. Буду ждать тебя там», — написал он.
Я хотела спросить его, зачем он будет ждать меня, если за него засватана Сакина. Я хотела спросить, чего он хочет — опозорить меня или жениться на мне. Я хотела знать, зачем он приехал и звал меня на родник. Я не спросила, потому что боялась ответов. Получается, я боялась правды. Мне хотелось, чтобы мое счастье не кончалось. Разве плохо, если я просто не хочу больше плакать? Я и не хотела, чтобы он меня обманул, я просто не хотела знать правду.
«Я приеду», — ответила ему я.
Никогда такого не было, чтобы в наш дом приходила Анна-Ханум. Но сегодня она пришла именно к нам. Когда при виде Анны-Ханум бабушка поднялась с подушки, у нее было такое лицо, будто кто-то сзади ударил ее ногой под зад. Но бабушка быстро пришла в себя и сделала сладкое лицо.
— Салам алейкум, — сказала Анна-Ханум, идя от порога к бабушке.
— Алейкум салам, — ответила бабушка, протягивая к ней руку.
Бабушка плотно слепила губы и растянула их до ушей. Они обнялись. Усаживаясь на подушку снова, бабушка оглядывала комнату — нет ли там чего важного, что Анна-Ханум могла бы сглазить. Когда бабушкин взгляд упал на станок с незаконченным ковром, ее рот превратился в нитку.
Надира ломала лепешки, я наливала чай. Мы переглядывались — что этой сплетнице понадобилось у нас?
— Как поживаешь? — сладко спросила бабушка, хотя мы знали, что, если бы бабушка могла закрыть дверь нашего дома от Анны-Ханум на сто замков, она бы это сделала.
— Да что обо мне говорить. — Анна-Ханум вздохнула и потерла острые колени, которые торчали из ее клетчатой юбки. — Все по-старому.
Бабушка не сводила глаз с ее узкого лица. Наверное, с таким лицом, какое было у бабушки, сидят на бочке с порохом, которая может в любую секунду взорваться. Я бы расхохоталась, если бы не чувствовала, что Анна-Ханум пришла из-за Махача.
Анна-Ханум налила из чашки чай в блюдце и стала пить мелкими глотками, вздыхая. Бабушка смотрела на нее, продолжая улыбаться.
— По селу разные слухи ходят, — наконец сказала Анна-Ханум.
Бабушка выпрямилась, а Надира подошла ближе.
— Какие слухи, Анна-Ханум? — тихо спросила бабушка.
— Про Махача Казибекова…
Услышав его имя, я отошла в тот угол, где была тень, чтобы никто не мог хорошо разглядеть моего лица.
— Все судачат, зачем он приехал, — продолжила она. — Один, без матери, без отца. Что ему тут одному делать?
— Валла, не знаю, — отозвалась бабушка. — Мы с ними не родственники. Откуда нам знать?
— Все говорят, он кого-то увидеть сюда приехал. — Анна-Ханум бросила взгляд в мой угол.
— Ну-ну… — Бабушка пододвинулась к ней и выставила ухо. — Кого?
— Ты, Хадижа, с ним в одном университете учишься. Скажи, ты никогда его не встречала? — напрямую спросила меня Анна-Ханум.
У бабушки глаза стали как блюдца, в которые она налила чай, чтоб остудить.
— Встречала, — сказала я, смеясь. — Я видела, как он к нам на факультет приходил к одной девушке. Кажется, она за него засватана. Махача весь университет знает — он самый красивый из парней, и богатый вдобавок.
Не знаю, как мой язык повернулся такие слова сказать. Не знаю, откуда во мне взялись силы смеяться, отвечая Анне-Ханум. Если бы я сказала, что его никогда не видела, она бы мне не поверила, и бабушка начала бы меня подозревать, а все село — трепать, что Махач приехал из-за меня. Языки далеко уводят, через день они бы так меня опозорили, что, если бы даже я оставалась чистой, как снег на вершине Шалбуздага, люди все равно стали бы видеть на мне черноту. Так у нас в селе работают языки — потом ни за что не отмоешься, никакими деньгами себе доброе имя не вернешь.
Анна-Ханум выдула из блюдца весь чай, вытерла ладонью губы, сморщила их. Вот так тебе, сплетница ты такая, не думай, что ты тут самая умная, в мыслях смеялась я над ней. Бабушка расслабилась. Анна-Ханум встала и отряхнула колени как будто от крошек, хотя она не стала брать с клеенки ни пряников, ни печенья. Что к ее коленям могло прилипнуть, кроме ее собственных липких сплетен?
— Ты смотри какая. — Бабушка сузила глаза, когда, проводив Анну-Ханум, вернулась со двора. — Клянусь, ее язык не знает отдыха. Эта женщина когда-нибудь умрет от своего любопытства. Есть она не может, пока все не разнюхает. Сама уже худая, как палка. Клянусь, от любопытства она сохнет.
— Хорошо ей Хадижа ответила, — сказала Надира. — Она, наверное, думала из-за Хадижи он тут, раз совпало, что они в одно время приехали.
