ценности, не совпадающие, следовательно, формы осознания своих новых статусов и связанных с ними активностей, и в то же время – очевидные элементы институционального взаимодействия. Все эти разнородные компоненты «деловая игра» (Иван Грозный – Симеон Бекбулатович) подобно линзе собирала в фокус, сталкивала, заставляла жить и по законам особой, игровой, реальности. Несомненно оба партнера – и Иван Грозный и Симеон Бекбулатович – в своем практическом и условном поведении (см. о таковом: Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970. С. 80–85) по-новому осознали свои политические потенции в ситуации экстремальных режимов поведения русской культурной системы, логически мыслимых, но необычных для нее в прошлом состояний и отношений, пред лицом ожидавших ее позднее, после смерти первого русского царя, серьезных социальных и морально- психологических аберраций. Возможно, эксперимент с Симеоном Бекбулатовичем был также первым – и наиболее значимым – из серии шагов по внедрению в Россию политической и культурной (Максим Грек, а затем и последующие «властители дум» из среды греков, южных славян, украинцев и т. п.) ксенократии. Как бы то ни было, в культурологическом плане «деловая игра» Иван Грозный – Симеон Бекбулатович куда сложней, нежели так называемая эпическая метония (см.: Смирнов И.П. Эпическая метония // ТОДРЛ. T. XXXIII. 1979. С. 192). Суть ее в следующем. Поскольку былина не приемлет двойственное осознание мира, постольку перевоплощения эпических героев травестийны: статус персонажей преобразуется сугубо метонимическим путем, благодаря смене нарядов.
105 Byzantion. 1983, № 2. Р. 519.
106 Там же. Р. 529.
107 Наряду с этим русские летописцы, воссоздавая ход мировой истории, не абсолютизировали категорию «империя»: они ставили во главу угла деление человечества на народы со специфической религиозной принадлежностью (Там же. Р. 532–533).
108 Там же. Р. 534.
109 Приведу и мнение особо внимательного (вследствие одних уже своих посольских функций) к такого рода темам С. Герберштейна: «Со времен Рюрика до нынешнего князя (Василия III. – М.Б.) прежние государи не употребляли иного титула, кроме как «великие князья» – или владимирские, или московские, или новгородские, «за исключением Ивана Васильевича (Ивана III. – М.Б.), который называл себя господином всей Руссии, великим князем владимирским и пр. Василий Иванович (Василий III. – М.Б.) присвоил себе титул и имя царя… Так как ныне все называют его императором, то мне кажется необходимым распространиться о титуле императора и о причине этой ошибки. Слово царь на русском языке значит король, гех. Но на общеславянском языке, у поляков, богемцев и всех других, под словом царь понимают императора или цесаря от созвучия этого слова с последним долгим слогом слова Caesar. От того все, которые не понимают русского языка и не знают русских букв – как-то богемцы, поляки и славяне, подвластные венгерскому королевству, – называют гех’а другим именем: одни крадем, другие – кираллем, некоторые королем, и полагают, что иррем называется только один цезарь или император. От этого произошло, что русские переводчики, слыша, что иностранцы называют их государя императором, начали и сами именовать его так, полагая, что имя царя почетнее, чем имя короля (хотя они и значат одно и то же). Но если пересмотреть все их летописи и священные писания, то окажется, что везде слово царь соответствует слову гех, а император – слову кесарь» (Герберштейн С. Записки о Московии. С. 28–29). Более того. Есть известное свидетельство Д.Флетчера, будто Иван Грозный «часто гордился тем, что предки его не русские, – как бы гнушаясь своим происхождением от русской крови, – а германцы» (Флетчер Д. О государстве Русском. С. 19).
110 Концепция Ивана Грозного о своей суверенной власти предполагала еще и «укорененность в традициях еврейских царей: божественное избрание и священное помазание» (Medlin W.K. Op. cit. P. 101). Именно этот элемент – Medlin, к сожалению, об этом не упоминает – придавал (или, во всяком случае, максимально усиливал) мессианский и эсхтологический взгляд Москвы на свою специфическую религиозно-политическую роль в мировой истории.
111 А.А. Зимин привлекает внимание к следующим деталям. До середины XVI в. татарские царевичи на русской службе (за исключением Шигалея, носившего титул «царя») именовались «царевичами». Однако после присоединения Казани при московском дворе находился уже крещеный «царь… казанской» Симеон Касаевич (Едигей). Его жена Мария – дочь Андрея Михайловича Кутузова – считалась «царицей». Но в течение 1365–1366 гг. умер и сам Симеон Касаевич, и еще два «царя» – Шигалей (сидевший в Касимове) и Александр Сафагиреевич. Между тем около 1562 г. на русскую службу перешел царевич Бекбулат, троюродный брат Шигалея, внук хана Золотой Орды Ахмата. Еще до 1566 г. он погиб в одном из сражений. Его сын Саин-Булат уже с титулом «царя» впервые упоминается в связи с посольством И.П. Новосельцева в Турцию 1570 г. В это время ему принадлежал Касимов «и к нему многие городы». Свой новый титул Саин- Булат получил, очевидно, сразу же после того, как ему пожалованы были эти владения. Пожалование Саин-Булату Касимова и «царского» титула можно объяснить родственными связями с «царем» Шигалеем, его предшественником в Касимовском княжестве (или, если угодно, – Касимовском ханстве). Вместе с тем, как утверждает Зимин, царский титул Саин-Булата являлся одним из свидетельств стремления Ивана IV добиться расположения определенной части татарской знати. «Так или иначе к середине 70-х годов XVI в. Саин-Булат был единственным «царем» на Руси, кроме самого Ивана Грозного. Он сумел в войнах в Ливонии доказать свою преданность московскому государю. Наконец, в 1573 г. Саин-Булат крестится, принимая имя Симеона. Таким образом, когда в 1575 г. Иван IV задумывал новое разделение страны на две части, кандидатура Симеона Бекбулатовича «естественно, приобрела для него особую привлекательность. «Царь» Симеон был человеком, безусловно преданным Грозному, не имевшим к тому же давних связей с московской аристократией. Все это и предопределило поставление Симеона на царство и великое княжение «всея Руси» (Зимин АЛ. Иван Грозный и Симеон Бекбулатовнч в 1575 г. // Из истории Татарии. Казань, 1970. С. 149–150).
112 Там же. С. 142.
113 Там же. С. 142–143.
114 Bennigsen A. and Broxup М. The Islamic Threat to the Soviet State. L., 1983. P. 13.
115 См.: Фирсов H. Положение инородцев Северо-Восточной Руси в Московском государстве. Казань, 1866. С. 98–99.
116 Шмидт С.О. Становление российского самодержавства. Исследование социально-политической истории времени Ивана Грозного. М., «Мысль», 1973. С. 281.
117 Бочков В.Н. «Легенды» о выезде дворянских родов. «Археографический ежегодник за 1969 г.». М., «Наука», 1971. С. 77.
118 См.: Лихачев Н.П. Разрядные дьяки XVI века. СПб., 1888. С. 374.
119 Шмидт С.О. Становление российского самодержавства. С. 204.
120 Интересно по этому поводу вспомнить все с том же процессе метисации в средневековой Османской империи. Согласно претендующей на подлинно глобальную значимость концепции Л.Н. Гумилева, потомство от экзогенных браков либо гибнет в третьем-четвертом поколении, либо распадается на отцовскую и материнскую линии. Например, турки в XVI в. считали, что достаточно произнести формулу исповедания ислама и подчиниться султану, чтобы стать истинным турком (точнее, «полноценным мусульманином». – М.Б.). Иными словами, они рассматривали этническую принадлежность как «состояние», которое можно менять произвольно. Поэтому турки охотно принимали на службу любых авантюристов, если те были специалистами в каком-либо ремесле или в военном искусстве. Последствия этого дали себя знать через сто лет. Согласно Гумилеву – склонному ставить во главу угла при анализе культурной эволюции всевозможные биологические феномены и, в частности, ратующему за тщательность подбора контактирующих этносов, – неофиты, не имея ni foi ni loi, «разжижали османский этнос… Прилив инородцев калечил стереотип поведения» и т. п. (Гумилев Л.H. Этногенез и биосфера Земли. Вып. 1. Л., 1979. С. 111–112. Депонированная рукопись). Как бы ни были спорны многие компоненты гумилевских построений, описанную им проблему никак нельзя считать надуманной – причем по отношению к истории не только Османской империи, но и России.
