— Хаксли.
— Да, да, Хаксли. Он шел в свою комнату, а твой Уилфрид распевал пьяные песни. Вчера он тоже пил, у ее домика. Мать, то есть эта дама, не хочет брать его в школу. Знаешь, я ее не осуждаю. Она боялась, что осуждаю, а я вот — нет и нет. Если бы я был директоршей, я бы не брал пьяных музыкантов. Очень плохой пример.
— И это все? Больше ни о чем не говорили?
— Ну, немного о свиньях. Она их очень любит. Я даже удивился.
Галли громко воззвал к своему Создателю.
— Кларенс, — сказал он, — гони ее и поскорей, а то непременно влипнешь. Буквально как у Булки Бенджера! Эта его девица начала с гольфа, она очень хороший игрок — и пожалуйста, «О руки бледные…». Хватай ее за шкирку, вышвыривай, она к тебе подкатывается.
— Какой ужас!
— Я и стараюсь тебя напугать. Что ж, очень хорошо. Ты предупрежден. — И Галли вышел, явно показывая, что умывает руки.
Закрыв за собой дверь, он вспомнил, что в начале беседы Кларенс сказал что-то интересное. Где-то что-то случилось. Он приоткрыл дверь и заглянул в комнату.
— Что ты хотел сказать? — спросил он.
— Э?
— Какая странная вещь?
— А?
— Возьми себя в руки, Кларенс. Припомни, ты сам говорил.
— А! — оживился лорд Эмсворт. — Искал, понимаешь, отчет свиноводческих обществ, твоя мисс Каллендер вечно все убирает, куда-то его сунула… да, так я искал, вижу — конверт. Я его открыл, а там другой, надписано: «Типтону Плимсолу». Ничего не понимаю! Я не Плимсол. Позвал твою мисс, попросил ему передать.
Глава 11
Конечно, Сэнди хотелось встретиться с Сэмом в бильярдной или в ином святилище, но сперва она зашла в свою рабочую комнатку. Она не любила даром получать жалованье. Именно этот недостаток и раздражал лорда Эмсворта. Идеальный секретарь, думал он, завтракает в постели, дремлет в кресле, играет в гольф и так далее.
Сэнди присела к столу, где и находились Авгиевы конюшни корреспонденции, но сосредоточиться не могла. Когда открылись двери, она пребывала в трансе, глубоком, как у ее хозяина. Поморгав, она увидела Галли и решила, что он взволнован. Многие, от учителей до букмекеров, пытались вывести его из себя, но терпели поражение. Сделать это мог только его брат Кларенс.
— Где письмо? — спросил Галли.
— У меня их сотни.
— Которое дал Кларенс, к Типтону.
— А, это? Я отдала его Биджу, он передаст.
Галли выскочил из комнаты. Ничего не понимая, Сэнди вернулась к своим делам. Она читала послание Гранта, Первиса и Уолверхемтона, поставлявших садовую утварь и удивлявшихся тому, что нет ответа на их письмо от 12 тек. мес, когда Галли вернулся.
— Передал, — выговорил он. — Четверть часа назад. Нет, бывают же такие нетерпеливые люди! Чтоб у него портвейн прокис!
Никакой секретарь не может в такой обстановке заниматься делами.
— Господи, — сказала она, — что случилось? Почему нельзя передать это письмо?
Галли любил рассказывать со вкусом, несколько терзая терпение слушателей, но сейчас был лаконичен и сух. Однако Сэнди все больше бледнела, с ужасом глядя на него.
— О, Господи! — повторила она. Он мрачно кивнул.
— Можете сказать «А, черт», я вас не осужу. Что ж, я это заслужил, слишком много умничал. Но могли я подумать, что Кларенс полезет в бумаги! Ничего, еще не все пропало.
Сэнди удивилась.
— Что же тут можно сделать?
— Убедить Типтона, что в этом письме нет особой беды.
— Если убедите, вы — гений.
— Мы и так это знаем. Что ж, пойду поищу его. Однако искать не пришлось. Не успел он дойти до двери, как она распахнулась, и вбежал Типтон.
— А, это вы! — сказал Галли. — Просим, просим. Мы как раз о вас говорили.
С тех пор как Сэнди видела его, Типтон очень изменился. Недавно самый тусклый взор признал бы, что он — на вершине блаженства. Теперь было ясно, что он с нее упал. Глаза у него блуждали, рот приоткрылся — словом, он выглядел точно так, как в те минуты, когда Дорис Джимсон, Анджела Терлоу, Ванесса Уэйнрайт, Барбара Бессемер, Кларисса Бербенк и Марчия Феррис предложили ему добрую дружбу.
— Здравствуйте, мистер Трипвуд, — сказал он без особой радости. — Не знал, что вы здесь.
— Здесь, здесь, — подтвердил Галли, — и знаю все о письме. О нем мы и говорили.
— Кто вам сказал?..
— О, разные люди! Они у меня — повсюду. Разрешите взглянуть? — спросил Галли, вырывая у него письмо.
Нахмурив брови, он стал читать, а закончив — презрительно фыркнул.
— Так я и думал, — сказал он. — Явный обман.
Рот у Типтона, от полноты чувств открытый наподобие почтового ящика, открылся еще шире. Реплики Галахада часто имели такой эффект.
— Подделка? — спросил он с надеждой.
Галли покачал головой.
— Не совсем. Почерк — да, Вероники, голос — моей мерзкой сестры.
— Выдумаете, она заставила?..
— Тут и думать нечего. Стояла с хлыстом. Диктовала каждое слово. Ну, вот, смотрите: «Несоответствие темпераментов». Может эта дурочка… pardon…
— Ничего, ничего, — вмешалась Сэнди, — Типтон тоже так думает, ему это нравится.
— И мне. И всем. Неотъемлемая часть ее прелести. Такой красавице, да еще мозги? Это ужас какой- то! На чем мы остановились?
— На «дурочке».
— Ага, ага. Итак, моя племянница этих слов не знает, что там — она их не сможет произнести. Вообще ее предел — два слога. Или вот, «расстроена». Сразу видно, что она написала одно «с», а мать — поправила. Но и это не все. Посмотрите на почерк. Курица лапой. Ей было трудно держать ручку. А тут? Как будто на бумагу села мокрая муха. Это — слеза. Послушание не беспредельно. Писать она пишет, но плакать — ее право. Словом, перед нами творение девицы, которая умирает от горя, но с самого раннего детства слушается мать. Поверьте, я это видел. Ни одной секунды Гермиона не давала ей что-то решить самой. В общем, плюньте, мой друг, плюньте и разотрите.
Может быть, он сказал бы что-то еще, ему всегда было что сказать, но Типтон вставил слово.
— Это же бессмысленно!
— Что именно?
— Зачем это все мамаше? Она была так рада, когда мы обручились.
— Тогда вы еще не говорили направо и налево, что у вас нет денег. Кларенс настучал Гермионе, она задумалась. Видите ли, Вероника любит вас, а моя сестра — ваши… э…
