видимости, выходила в море сточная труба. Стенки бассейна на высоту примерно пяти футов от дна имели другой цвет, и граница соответствовала обычному уровню прилива.
Уайклифф обернулся к дому, и ему показалось, что на втором этаже он видит человека, наблюдающего за ним из бокового окна. В тот же момент он заметил какое-то движение и внизу. Он выбил трубку, поднялся на дорогу и пошел к дому. У дверей он позвонил, и ему тут же открыла Мэри Пенроуз, облаченная в цветастый халатик, свежая и аппетитная.
– О, это вы?
Он стоял в нерешительности, смущенный отчасти ее деланным удивлением, отчасти причиной своего визита, которой хотелось скорей забыть.
– Я изучал вон тот резервуар, который, видимо, служил для сброса сточных вод.
– А-а? Ходили слухи, что муниципалитет собирался перестроить его в плавательный бассейн, но потом они отказались от этого намерения. Да и папа говорит, что им нельзя было бы пользоваться в плохую погоду, как раз тогда, когда и нужно. Давайте ваше пальто.
– Спасибо, я не буду раздеваться.
Она проводила его в комнату, которая занимала пространство по всей длине дома, с двумя окнами на противоположных стенах.
– Ну, хотя бы сядьте.
Он уселся на диван в окружении многочисленных подушечек и тут же пожалел, что остался в пальто. В камине горел огонь, и в комнате было почти жарко. Она присела на другой конец дивана, оставив между ними пространство. Платье из тонкой шерсти, надетое под халатик, имело глубокий вырез, обнажавший ложбинку между мягкими полными грудями.
В комнате стояли еще два легких кресла, составлявших гарнитур с диваном, а также телевизор и столик с бутылками шерри и портвейна, стаканами и стеклянным блюдцем, на котором горкой лежали миндаль с изюмом.
– Наверное, еще слишком рано, чтобы выпить?
– Для меня слишком рано.
– Если хотите, можете курить.
Уайклифф понимал, что она озадачена его хмурым видом, и это огорчало и раздражало его.
Вечерами, по вторникам, на том месте, где сейчас сидит он, обычно располагался Сидней Пассмор, а по пятницам – Риддл. Они потягивали шерри или портвейн, закусывая изюмом и орехами, и наслаждались негой и теплом. Мурлыкание слов, мягкие касания рук, нежные поцелуи. Все для мужчин, которым нужно нечто иное, чем просто любовница.
Откуда среди всего этого умиротворенного спокойствия было взяться насилию?
– Простите, мне надо поставить кастрюлю на плиту.
Мэри встала и вышла. Уайклифф слышал, как она возится на кухне. Он обратил внимание, что и здесь на каминной полке стояло зеркало, в котором отражаюсь дверь в комнату. Его голова и шея выступали над спинкой дивана… Он встал и без особой надежды поискал потеки крови на обивке. Ничего не обнаружив, он вернулся на место. В комнату вошел большой полосатый кот, обнюхал его башмаки и вспрыгнул к нему на колени. Когда женщина вернулась, кот лежал, свернувшись калачиком.
– Вы понимаете, что нарушили закон, скрыв от следствия информацию по делу об убийстве?
– Я? – Она села, плотно запахнув на груди халат.
– Ведь Риддл был здесь в пятницу? В тот вечер, когда он исчез.
– Ну и что? – Она вовсе не казалась сбитой с толку. – Я его не убивала, так зачем же давать почву для сплетен? – Он чуть было не ответил резкостью, но сдержался – грубость ничего бы не дала. – Смотрите, Адольф вас признал. Этой чести он не каждого удостаивает.
Она протянула руку и почесала кота, ее пухлые пальчики утонули в кошачьей шерсти.
– Риддл приходил сюда по пятницам каждую неделю?
– Почти каждую за последний год. Иногда он приходил и по средам.
– Когда он ушел в последний раз?
– Как обычно. Он приходил в восемь, а уходил около одиннадцати.
– Кто еще был в доме, когда он здесь появлялся?
– Только папа, – удивилась она. – Кому же еще здесь быть?
– Ваш отец спускается вниз?
– Нет. – Она помотала головой. – Вот уже пять лет, как он безвылазно сидит у себя. Он не может пользоваться лестницей. В лучшем случае он добирается до уборной, но она тоже наверху.
– Вы спите на втором этаже?
– Да.
– Риддл когда-нибудь поднимался в спальню?
– Я вижу, куда вы клоните, – она захихикала, будто Уайклифф отпустил сомнительную шутку. – Нет, он никогда туда не заходил. – Она помолчала и добавила с улыбкой: – Мы и здесь прекрасно управлялись.
– А Сидней?
– С ним было по-другому, – вспыхнула она. – Он сначала ходил к отцу, а не ко мне. И теперь он всегда хотя бы час проводит со стариком.
– Его день – вторник?
– Вы все обо мне выяснили.
– Когда Риддл был здесь в последний раз, ничего необычного не случилось?
– Это зависит от того, что вы имеете в виду, – нахмурилась она. – Вы знаете, что он собирался жениться?
– Да.
– Ну вот, он мне и сказал, что больше не будет сюда приходить.
– Вас это удивило?
– Нет, я этого ожидала. Он никогда не начнет дела, не завершив всех остальных.
– Может быть, вас огорчило это известие?
– С чего бы? Мне нравилось, что он приходит. Мне будет скучно без него. Но это все. Между нами не было ничего серьезного. Кстати, на прощанье он сделал мне очень милый подарок – двести пятьдесят фунтов.
– Удивительно, что вы упомянули об этом.
– А почему бы и нет? – рассмеялась она. – Мне нечего скрывать.
– Я бы не решился это утверждать, когда узнал, что вы умолчали в беседе с детективом об очень важных сведениях.
– Мне нечего скрывать, но мне и не о чем сообщать. Я ничего не знаю о смерти Джонни. Абсолютно ничего.
– Он был импотентом?
Этот вопрос сначала очень смутил ее, но после некоторого колебания она ответила:
– Практически да. Бедняга.
– В котором часу вы легли спать в пятницу?
– Как только он ушел. Около четверти двенадцатого.
– Ваша спальня находится в переднем или заднем крыле дома?
– В переднем. Это папина спальня выходит на море.
– Вы храпите во сне?
– Понятия не имею, – рассмеялась женщина. – Я всегда сплю как убитая.
Уайклифф снял с колен кота и поднялся.
– Уходите?
Он не ответил и подошел к окну, выходящему в сторону моря. Шторы были открыты лишь на несколько дюймов, и Уайклифф распахнул их. Комната сразу наполнилась ярким светом. Камни под окнами были покрыты серым и рыжим лишайником, а дальше – мокрыми водорослями, которые блестели на солнце.
– Начинается прилив.
– Так каждый день, по два раза…
Казалось, она никак не настроится на серьезный разговор. Может быть, именно это и делало ее такой
