планируют на нем подняться. Неудачники. Вся страна в пролете: каучуковая промышленность погибает, какао тоже, «Барбаско» (инсектицид) провалился, так что и пальмы башлей не дадут. Старик немец беспрестанно трындел про какое-то золото, зарытое по дороге в Арикипу. Сорок тонн золота. Я поначалу решил, будто он жулик, потом понял: старик умом тронулся, как и все здесь. Карта ему досталась от одного мудака, которого он якобы вылечил от падучей — в судорожном приступе благодарности доходяга и задарил немцу карту. Немец в компании саперов отыскал нужное место, но все умерли, и сокровище одному вывезти не получилось. Типа проклятие помешало. Немчура все перепечатывал сведения о мнимом сокровище и полоскал мне мозг за каждой трапезой.
Последние пять дней в Пукальпе превратились в натуральный кошмар. Хотел свалить оттуда, но пошли дожди, и дороги сделались непригодными. Все, кого я;видел, словно бы разбирались на составные части: в морском офицере вскрылся не слишком разборчивый гомосек, за каким-то бананом трахнувший официанта. В торговце мебелью раскрылась мечта уйти в кокаиновый бизнес, разбогатеть и купить себе «кадиллак». Господи боже, ну почему люди думают, будто теневой бизнес махом решит проблемы с деньгами?! Любой бизнес — теневой ли, законный — напрягаться заставляет всегда одинаково.
Меня сводили с ума их плоские испанские шуточки и глупейшая трепотня. Я чувствовал себя, будто Руфь посреди чужого поля [203]. Когда же мне сказали, что английская литература бедна, а литература американская не существует вовсе, я ответил, дескать, испанской литературе вообще место в нужнике. Меня трясло от гнева, и только тогда стало ясно, как сильно изводит меня это место.
Познакомился с одним датчанином, и на двоих мы сообразили порцию яхе. Датчанина моментально вырвало, и впредь он старался меня избегать. Решил, что я хочу его травануть, и спасла его исключительно быстрая реакция нордических потрохов. Ненавижу датчан, все они скучны до мозга костей. Мыслят чисто практично.
На автобусе вернулся в Тинго-Мария, где напился в хлам, и в постель меня укладывал помощник водилы грузовика. На два дня я завис в Гуанако, в этой клоаке. Бродил по округе, фотографировал, пытался добраться до сухих голых гор. Смотрел, как ветер колышет ветви белых пыльных тополей, бродил по паркам, где стоят одинокие статуи генералов и купидонов, а индейцы лежат себе на земле и не делают ни хрена в типичной южноамериканской манере, жуют листья коки (правительство продает их в подконтрольных аптеках). В пять часов я зашел в китайский ресторан и выпил там, пока хозяин, ковыряясь в зубах, просматривал счета. С виду нормальный мужик, не ждущий много от жизни. Но мне показалось, что он законченный джанки; китаезы — загадка, все они по натуре своей наркоманы. В помещение вошел лунатик и принялся нести какую-то хрень. Показал мне надпись у себя на спине — «семнадцать миллионов баксов» — и отправился донимать хозяина заведения. Тот сидел себе, ковыряясь во рту, и смотрел на лунатика равнодушно: ни презрения во взгляде, ни смеха, ни сострадания — ковыряет себе зубочисткой во рту, периодически разглядывая добычу.
Проезжали через самый высокогорный городишко в мире. Выглядит очень забавно; экзотичный такой стиль построек — не то монгольский, не то тибетский. Жуткий холод.
В Лиме склеил мальчика и пошел потанцевать с ним в дешевое заведеньице для натуралов. Там, при свете ярких ламп, посреди танцплощадки, мальчишка начал мацать меня за хер. Я ответил ему тем же, и никто нас не замечал. Потом он распустил ручонки, пытаясь отыскать у меня в карманах, что бы стырить, но я предусмотрительно припрятал бабки за лентой шляпы. Ну, мальчишка просто соблюдал формальности, я тоже; без обид. Наконец мы выбрались на улицу, поймали таксо. В салоне он поцеловал меня и уснул на моем плече, как ласковый щенок. И уговорил при этом ехать именно к нему.
Учти, это типичный перуанский мальчик-натурал. Еще ни у кого я не видел брони характера [204] ничтожней. Для таких, как он, естественно посрать или поссать где придется. Чувства свои они выражают открыто — виснут друг на друге, держатся за руки. Спать с мужчиной — все они спят с мужиками за деньги — для них, кажется, в кайф. Гомосексуализм — всего лишь выход из положения, почти везде то же самое утверждает тюремная практика. Южноамериканцу ничто не чуждо и не противно. В нем течет кровь индейца, белого и бог знает кого еще. Менталитет у него не восточный, как думаешь поначалу, но и не западный. Вообще непонятно какой. Его подавили проклятые испанцы и римская католическая церковь. Тут нужен новый Боливар, который сумеет завершить миссию предыдущего. Ведь отчего случилась гражданская война в Колумбии: надо было освободить потенциал Южной Америки от тирании испанских броненосцев, прячущихся под панцирем от страха жизни. Никогда еще я не болел так яро за одну сторону, не в силах отыскать прощения другой.
В Южной Америке намешано столько пород… и все необходимы для выражения потенциальной формы. Им нужна белая кровь — тут в дело вступает миф о Белом Боге, — но получают они наигадейшие отходы западной цивилизации, этих чушкарей испанцев. Хотя у них имелось преимущество — слабость. Закоснелые англичане отсюда бы никогда не выбрались. Построили бы ад, известный как Страна белых.
Ну вот, немного облегчил блокнот. Планирую купить переносную пишущую машинку. Кстати, лекарство от глистов меня уболтала принять одна христианская морда из миссионерского корпуса. Выпендрежник и лицемер, загубил два дня моей жизни. Процедура оказалась из тех, когда борьба с глистами идет не на жизнь, а на смерть. Тебя спасают только размеры тела. Вот дети — они, случается, от такого лечения дохнут.
Поправляюсь и хочу смыться отсюда самое большее через три дня.
Люблю, Вилли Ли
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Лима
8 июля 1953 г.
Дорогой Аллен!
Через два дня отправляюсь на север, так что больше мне писем не отправляй. Потерпи пару неделек — и свидимся. Прикинь, у меня, оказалось, нет глистов. И нет за мной хвоста, копов я к тебе на хату не приведу. Продолжаю набивать на машинке кое-какие заметки, пробую их упорядочить. Поэтому могу прислать и то, что уже присылал ранее.
Тинго-Мария
Застрял тут до завтра по ложной наводке: приехал к одному чуваку, который вроде знает про яхе, а он свалил отсюда пять лет назад.
Здесь живут и трудятся фермеры — колонисты из Югославии и Италии; работает «Четвертый пункт», Американская экспериментальная сельскохозяйственная база; Кучка зануд, занудней которых я в жизни не видел. Фермерские поселки ужасны. Подумать только, и я мечтал стать фермером! Это место будит во мне страх застоя. Кто знает, вдруг мне пришлось бы здесь поселиться?..
Ты не читал «Страну слепых» Г. Дж. Уэллса? Великолепная повесть о единственном зрячем в стране, где люди столько поколений рождались слепыми, что в конце концов забыли, каково это — видеть. Герой однажды выходит из себя и вопит: «Вы не понимаете! Вы слепые, а я зрячий!» [205]. Местным не хватает чего-то очень для меня важного, сродни пище. Им никогда не понять смысла написанного мною. Страх застоя не терзает меня лишь в Мехико, Нью-Йорке, Лиме. Я вижу их, словно под кайфом от яхе, как районы единого Города.
Пукальпа
Приятнейший из южноамериканских городков, стоящий в конце дороги. А дорога выдалась просто ужасная — четырнадцать часов в машине, и все время на мне висли две блядоватые сестрички. Клеились так откровенно и пошло, что натурал во мне умер совсем.
Перу — богатая страна, на порядок лучше Эквадора и Колумбии. Нет национализма, замешанного на комплексе неполноценности маленьких стран. В Перу живут почо — те, которые не любят коренных перуанцев. В Пукальпе в ресторанах и магазинах обслуга всегда расторопна, обладает мозгами. Почти ни в одном мелком южноамериканском городишке не найдешь искомого — в жарком месте в душный день тебе не нальют ничего холодного. В городе на реке не сыщешь рыболовных крючков. Там, где москиты жрут тебя поедом, о цитронелле слыхом не слыхивали. Это все как будто нарочно придумано, как будто люди намеренно становятся идиотами, враждебными дураками и корят себя в чем-нибудь. Но в Пукальпе есть
