Большой привет Питеру… Увидимся в Барселоне [393].
Люблю, Билл
P.S. Вот тебе адреса мадридских гей-баров и/или просто злачных местечек:
«Ринкон ордобес» на Калле Уэртас.
«Ла Пануэлита» на Калле Хардинес. «Бар Танжер» на Калле Эчегаррас. На Калле Эчегаррас вообще много клевых баров. Бар на Калле Хардинес, «Эчакарди». Станция метро «Плаза-Майор» — у Толстухи можно спросить ганджубаса.
АЛАНУ АНСЕНУ
Лондон
18 июля 1957г.
Дорогой Алан!
Я на полчаса смотался в «Прадо». В Мадриде почти все время валялся в постели, занавесив окна у себя в комнате. Я болен. Сдал анализы и вот жду диагноза. Хрен его знает, что за болячка во мне, однако про вино даже думать тошно. Лондон — как всегда скучен до одури. Планов никаких, разве тодько определить, какая дрянь завелась в организме.
Вот бы кто-нибудь соизволил потратить пять минут своего времени и отослал издателю мою рукопись (кроме «Слова» и окончания текста с «Рыночной» частью [394]). В конце концов найти издателя да еще без проволочек — тот еще гемор. Посылаю тебе обновленную версию «Слова», урезанную до тридцати страниц. Хотя, наверное, разделю ее на кусочки, которые затем разбросаю по всей книге. А так большую часть рукописи можно уже представлять потенциальному издателю. Время внести исправления остается всегда.
Говоришь, Пегги Гуггенхайм назвала парочку «Питер плюс Аллен» идеальной [395]? Как по мне, дамочка ведет себя непоследовательно: общается с людьми заведомо богемного склада ума и ожидает от них адекватного поведения.
Лондон скучен до одури, но я об этом уже говорил. Может быть, получится съездить в Копенгаген, однако все зависит от здоровья и того, как там дела у Келлса [396]. Он скоро приедет…
Всегда твой, Билл
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Копенгаген 30 июля 1957г.
Дорогой Алан!
Я на земле свободы. Иду в бар и ловлю на себе взгляд красивого паренька, который вчера день как приехал. Выпиваем вместе пару стаканчиков, и я предлагаю, давай, мол, ко мне в номер. Он говорит: «К тебе в номер? Мы оба?» Отвечаю: «Ну, типа того». Паренек: «Ты точно этого хочешь?» Я: «Ну да, да». Он: «Нет, не могу» и, выдержав паузу, добавляет: «Я женат». Какого, спрашивается, хрена было вот так динамить?! Сначала заманил, а потом — нате, отшил и к тому же соврал. Называется «Доктор Бенуэй! Срочно подойдите в отделение реадаптации».
Закусочная. Рабочий в комбинезоне слушает по радио классику. Все молчат, и ладно — если датчанина завести, он будет трещать, что твой пулемет, без умолку и без смысла.
Мрачнее Лондона я места не видел. Это огромный кафкианский лабиринт из агентств, продающих клиентам расстройство. Ничего кошмарнее лондонских бань не бывает. Они, дорогой мой, словно придаток ада. Как ни странно, с печенкой у меня все тип-топ; оказалось — легкая форма нетипичного гепатита. Так я и думал. Получается, зря переживал, мучился.
Раздобыл у Дента ценные сведения — про ЛСД6, о котором все исследователи молчат. Вряд ли их письма потерялись в пути, скорее всего адресаты Денту попросту не ответили [397]. У меня в запасе имеется парочка трюков, знаю, как заставить гаденышей говорить. «Доктор Элк, вы у нас заговорите… контра!» (фраза произносится с жутким русским акцентом).
Слушай, ну как могу я сочувствовать твоей беде, когда сам происхожу из страны, где шлюх снимают за пятнадцать баксов. К тому же у меня самого — чувства, ну совсем никуда не ведущие. Я после Танжера ни разу не трахался. Яйца лопаются, а дрочить принципиально отказываюсь. По ходу дела, без Дырочной жажды у меня и не жизнь вовсе.
Что ж, посмотрим, как обстоят дела с попками здесь и в Гамбурге. В октябре надеюсь заехать в Париж.
Привет всем. Гуггенхайм от меня поцелуй — сам знаешь куда.
Алан-Питер, прискорбно слышать, что вы никак не вписываетесь в обстановку «дворца Гуггенхайм». Пегги ни дать ни взять Пчелиная матка.
Может, стоит представить рукопись — или хотя бы части «Бенуэй» и «Рынок» — американским литагентам, пусть покажут текст издательствам «Нью дайрекшнз» или «Нью райтинг», что ли?
Увидимся в Париже, и надеюсь, на этот раз там будет веселей, чем в предыдущий мой визит.
С любовью, Билл
P.S. Письма мне присылай в филиал «Американ экспресс»…
Я копнул глубже и убедился: Копенгаген — вовсе не земля обетованная. Первое впечатление не обмануло. Да и вообще ничего хорошего я тут не добился. Застрял, жду Денег. Уж больно все дорого. Хрен знает, что дальше: можно через две недели поехать обратно через Париж; если в прочих местах, куда хочу наведаться, та же бодяга, то точно возвращаюсь в Танжер. Больше нигде — только там! — есть доступные попки. К такому выводу я постепенно и прихожу… Планы, впрочем, еще очень зыбкие, за две недели всякое может случиться.
Здесь повсюду играют джаз, но звучит он как-то безжизненно, вяло. Нету нерва — ужаса и напряга, которые его породили.
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Копенгаген 20 августа 1957 г.
Представить не могу, что придется жить где-нибудь, но не в Танжере, ибо лучшего места я еще не нашел. Ни один город в мире даже близко не стоит с Танжером — это, как ни крути, правда. Хватит с меня странствий, наездился. Устал жить на чемоданах, шататься по барам в бесплодных поисках интересного собеседника; устал снимать дрянных шлюхов за невъебенные бабки.
Надо успокоиться, осесть где-нибудь месяца на три. Я постепенно сужаю для себя шар земной, зачеркивая страны на карте. В это путешествие я для себя закрыл путь в Скандинавию, как в прошлый — вшивый, дорогущий, совершенно бесполезный раз — закрыл себе путь в Ливию и на весь Ближний Восток. Нынешняя поездка не пропала исключительно в плане познания ужасов: Скандинавия затмевает собой мои самые жуткие кошмары.
Свободия в «Бенуэе» описана только вкратце. (Занятно, я еще не побывал здесь, а уже представил себе этот город как вереницу баров вдоль канала. Потом, правда, вырезал описательную часть из рукописи, поэтому ты ее не прочел.)
Тут вовсю хозяйничает Центр реадаптации, загребая всякого, у кого хоть намек на безумие; они много кому уже мозг покалечили, испортили непоправимо. Это полицейское государство без полиции. Место действия моего нового опуса, из которого я тебе скоро пришлю первую главу. Датчане поголовно скучны до мозга костей и безумны.
Самой важный пропущенный кусок в главе «Бенуэй» на странице четырнадцатой (шестнадцатая строка сверху): «Я заметил, что все мои пациенты-гомосексуалисты проявляют сильные подсознательные гетеросексуальные наклонности». Вот, это предложение я и пропустил, а ведь в нем — смысл и основа последующих экспериментов Бенуэя по намеренному введению гомосексуальных черт в поведение здоровых объектов: «Также все мои пациенты-гетеросексуалы проявляют сильные подсознательные гомосексуальные наклонности».
Насчет планов: как я и сказал, по Европе до Вены мотаться не собираюсь, слишком дорого [398]. И в самой Вене не особенно дешево; летом народу полно, к тому же не знаю, как там обстоят дела с попками.
