сидела, скрестив ноги, Катя в вечных своих наушниках. Между ней и свечой лежал вырезанный из какого-то журнала портрет Цоя. Воспитательнице сразу же стало ясно, что ее прогнозы не оправдались – девочка и не думала сожалеть о своем поступке, извиняться перед родителями и проситься на праздник.
– Ну кто там еще? – рассерженно выкрикнула она. – Какого хрена вы ко мне вламываетесь?
– Катенька, ты с ума сошла! – Виолетта поспешно задула свечу и зажгла верхний свет. – Посмотри, ты закапала воском весь пол. И потом, вдруг свеча упадет, ковровое покрытие загорится, и будет пожар.
– Да наплевать! Пусть тут хоть все сгорит к чертовой матери! И вы в том числе!
Дерзость Кати выводила Виолетту из себя, пожалуй, даже больше, чем непоседливость Сашуры. Но она взяла себя в руки и сказала только:
– Если бы свеча упала, то загорелся бы прежде всего портрет твоего кумира. А тебе ведь этого не хотелось бы, правда?
Катя промолчала, очевидно, вняв разумности довода. А Виолетта продолжала:
– Если уж это тебе так надо, то хотя бы поставь свечу в подсвечник – вон у тебя их сколько на полке!
– Ладно! – буркнула Катя. – Только оставьте меня в покое.
В данный момент у Виолетты не было никакого желания заниматься ее воспитанием. В другие моменты, впрочем, тоже не бывало, но сейчас – особенно. Поэтому она молча вышла из комнаты, спустилась на улицу и пошла по боковой аллее к флигелю, стараясь не обращать внимания на музыку, смех, веселые голоса и звон бокалов, доносившиеся с лужайки.
Ей мучительно хотелось на праздник. Может, подняться сейчас к себе, надеть вечернее платье, причесаться, накраситься и все-таки выйти к гостям? На вечеринке, в непринужденной обстановке, можно будет поболтать со Стасом, возможно даже, он пригласит ее потанцевать... На тропинке перед старым домом ей встретилась Галина Ивановна. От усталости бедная женщина еле передвигала ноги и тяжело, одышливо дышала.
– Ну, вы на сегодня отработали? Счастливая, завидую вам! А у меня еще забот полон рот, до самого утра. Хорошо, Станислав Алексеевич завтра всей прислуге внеочередной выходной обещал. Ну, вас-то это не касается, вы по другой части служите. А мне так кстати, я бы к сыну съездила, если, конечно, силы будут...
«Прислуга... – подумала Виолетта, расставшись с экономкой. – Вот кто я здесь. Прислуга должна знать свое место. Нет, на банкет никак нельзя, Тине это может не понравиться. А она, Виолетта, ни в коем случае не должна вызывать даже малейшее неудовольствие хозяев».
Из окна ее комнаты была хорошо видна лужайка с накрытыми столами, суетящиеся официанты, неторопливо перемещающиеся гости. Уже смеркалось, но от ярких разноцветных гирлянд было светло как днем. Где-то за деревьями раздался громкий хлопок – это Витек, отвечавший за фейерверки, запустил первую петарду. Высоко вверх взлетел шипящий серебряный столб, и в синем вечернем небе внезапно вспыхнул и расцвел яркий цветок, замер на миг и рассыпался целым ворохом разноцветных переливающихся искр. Господи, какая красота! Какие же чудеса теперь научились делать! Ни в какое сравнение не идет с теми салютами, которыми Виолетта во времена своей молодости любовалась на Ленинских горах. Переодетая в халат, она долго стояла у открытого окна, не в силах оторваться от завораживающего зрелища, и курила, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, перевезенную сюда из дома вместе со старинным зеркалом. Для его доставки даже понадобилось нанимать «Газель» – в багажник легковушки оно, конечно, не влезло.
– Завидуешь? – спросила сидевшая на подоконнике Старуха. Она тоже глядела в сад на фейерверки и нарядную публику. – Небось представляешь сейчас себя на их месте, в таком вот роскошном туалете, вся в бриллиантах, с бокалом коллекционного вина!
– Думаю, я выглядела бы не хуже, чем этот заморыш Тина! – Виолетта затушила окурок и принялась убирать в шкаф так и не пригодившееся вечернее платье.
– Да уж, конечно! Скажи еще, что рядом со Стасом ты смотрелась бы куда уместнее.
– А что, скажешь, это не так?
– Старовата ты для него, не находишь?
– Старовата? Да ты погляди на меня! – Виолетта обернулась к зеркалу, призывая его в свидетели. – Признайся, разве мне можно дать больше сорока? Да со стороны мы с ним как ровесники!
– Я смотрю, ты всерьез решила им заняться!
– А ты что думаешь, я дура – упускать такой шанс? Ты пойми, ведь в мое время ничего такого не было! Эх, опоздала я родиться...
– Это точно. Всего бы лет на двадцать попозже!.. Сейчас бы все имела – и такой особняк, и такие машины... А теперь – только облизываешься.
– Ничего, – тряхнула головой Виолетта, – все у меня еще будет!
Бросив взгляд на часы, она поняла, что пора готовиться ко сну. Конечно, есть надежда, что поздно угомонившийся Сашура поспит утром подольше, но это вовсе не обязательно. Может и вскочить, как всегда, часов в восемь, с него станется. Значит, хочешь не хочешь ей надо будет подниматься в семь, чтобы успеть привести себя в порядок. Она принялась раздеваться, напевая себе под нос «если я тебя придумала, стань таким, как я хочу». Это был верный признак того, что Виолетта размышляет о чем-то, и Старуха знала это лучше, чем кто-либо.
– Что это ты задумала? – Старуха подозрительно поглядела на нее.
– Пока еще ничего. Пока мое дело лишь присматриваться и – как это говорили нашему разведчику в «Щите и мече»? – «вживаться». Ты что, разве не помнишь, для чего меня наняла эта зазнайка Марьяна?
– И что же ты собираешься делать, интересно знать?
– В настоящую минуту я собираюсь ложиться спать. А там будет видно. Утро вечера мудренее. Давай слазь. – И Виолетта довольно бесцеремонно согнала Старуху с подоконника, захлопнула окно и поплотнее задернула шторы.
За открытым окном густели поздние майские сумерки. Теплый ветерок шелестел свежей молодой листвой, где-то вдали осторожно и несмело, точно пробуя голос и не зная, стоит ли продолжать, запел и тотчас умолк соловей. Высоко в небе, полускрытая то и дело набегающими легкими облаками, пряталась луна – полная и золотая. Виолетта только что приняла ванну и, облачившись в полупрозрачный шелковый пеньюар, расчесывала перед любимым зеркалом волосы, удивляясь тому, как быстро они отросли. Вроде бы только что была аккуратная короткая стрижка – и вот уже белокурые локоны мягкими волнами падают на плечи, живописно обрамляя лицо и делая его совсем молодым и еще более привлекательным. Снова зазвучала трель соловья, уже звонче, громче, уверенней, и стало ясно – ночной певец не откажется от своих намерений, и его серенада о розе обязательно прозвучит.
Виолетта последний раз провела щеткой по волосам и как раз отложила ее на столик, когда послышался стук в дверь – одновременно и робкий, и настойчивый, словно трели соловья в саду. Откликаться Виолетта не стала. Ей не надо было спрашивать, кто там, она и так безошибочно знала, кто ее ночной гость. Не нужно было и звать «Войдите!» – она была уверена, что тот, кто ждал сейчас за дверью, непременно войдет и без приглашения. Она лишь ждала.
И дождалась. Дверь распахнулась, на пороге появился Стас. В неверном свете луны лицо его показалось странным, непостижимым образом знакомым, словно явилось из прошлого. Он вдруг напомнил Виолетте то ли Баскакова, то ли молодого Игнатьева, а может, и кого-то еще, совсем позабытого, но до боли знакомого. Но тучи вновь отплыли от луны, и она убедилась, что перед ней Стас и никто другой. А он стоял у зеркала, молчал и глядел на нее тем откровенным жадным мужским взглядом, к которому она так привыкла и которого ей так не хватало последнее время. Внезапно Стас опустился на колени, обнял ее ноги и прижался щекой к ее бедру. Сквозь тонкую, почти невесомую ткань пеньюара Виолетта чувствовала тепло его кожи. Она положила руку на его красивую коротко стриженную голову и с наслаждением провела разгоряченной ладонью по густым волосам. Он застонал и глубже зарылся лицом в складки ее пеньюара, вдыхая аромат ее тела и духов. Зеркало отразило торжествующую улыбку Виолетты. Она хрипло, соблазнительно рассмеялась, и, вторя ей, соловей в саду вновь начал свою трель.
Стас поднялся с колен и заглянул ей в лицо. Виолетта ответила ему долгим призывным взглядом, он прижался губами к ее губам, и она отвечала ему на поцелуй, чувствуя, как его настойчивый язык страстно и
