— Как вы сказали? Повторите, — попросила она.
— Мне нужно написать слово «ишиас».
— Ну так пишите, — разрешила Мейбл Спенс.
— В том-то и дело, что я не знаю, как правильно.
— Ясно. Ну, если правил правописания не отменили, то оно пишется так: и-ш-и-а-с.
— Не возражаете, если я запишу?
— Пожалуйста.
— …й-а-с. Отлично. Спасибо большое, — сказал Монти. — Ужасно вам благодарен. Я и сам так думал. Этот осел официант сбил меня с толку. Понес какую-то чушь: и-ша-эс. Я же знал, что никакого «аэ» там нет. Огромное вам спасибо.
— Не за что. Какие еще слова вас интересуют? Я знаю «параллелограмм» и «метемпсихоз», а Айки у нас специалист по коротким словам. Нет? Ну как хотите.
Проводив его ласковым взглядом, она обернулась к своему спутнику и убедилась, что тот находится в состоянии глубочайшего шока. Он таращил глаза и водил по лицу большим носовым платком.
— Что-нибудь случилось? — спросила Мейбл.
Мистер Лльюэлин не сразу подобрал слова. А когда подобрал, то ответ его был сух и краток.
— Все! — заявил он. — С этим покончено!
— С чем покончено?
— С ожерельем. Я к нему и пальцем не притронусь.
— Да что с тобой, Айки?
— «Что с тобой, что с тобой…» Подслушал он нас, вот что!
— Не думаю.
— А я думаю.
— Ну и что?
Мистер Лльюэлин фыркнул, но тихонько, словно тень Монти все еще нависала над ним:
— Как что? Говорил я тебе: у таможенников повсюду шпики, и этот тип — один из них.
— Не говори глупостей.
— Тебе хорошо советовать.
— Допускаю, что тебе это не под силу.
— Очень остроумно, — обиделся мистер Лльюэлин.
— Я вообще остроумная.
— Только не знаешь одного — как эти таможенники действуют. Именно в таких гостиницах они и держат своих шпиков.
— Зачем?
— Зачем? Затем, что однажды какая-нибудь девица возьмет да заорет во все горло, что хочет тайно провезти ожерелье.
— Здесь только ты орал.
— Я не орал.
— Ну хорошо, будь по-твоему, какая разница? Ведь этот парень не шпион.
— А я говорю, шпион.
— Не похож.
— Ты что, настолько глупа, что думаешь, будто шпион всегда похож на шпиона? Ха-ха! Да ведь он специально старается, чтобы его никто не принял за шпиона. Ночами не спит, тренируется. Если он не шпион, зачем подслушивал? Откуда он вообще взялся?
— Он хотел узнать, как пишется слово «ишиас».
— Ха!
— Не смейся!
— Да как же не смеяться? — вопросил мистер Лльюэлин, горестно закатывая глаза. — Кому это взбредет в голову ровно в полдень, да еще на юге Франции, писать по-английски слово «ишиас»? Он понял, что мы его заметили, и брякнул первое, что пришло в голову. Все, с меня хватит. Даже и смотреть не хочу на это дурацкое ожерелье. Пусть Грейс придумывает что получше. Даже за миллион к нему не притронусь.
Он откинулся на спинку стула, чтобы перевести дух. Его свояченица смотрела на него с неодобрением. Мейбл Спенс была костоправом, к ее услугам прибегали многие звезды Беверли Хиллз, и это делало ее своего рода пуристом в области физической формы.
— Беда в том, Айки, — сказала она, — что ты не следишь за здоровьем. Ты много ешь, от этого лишний вес, от этого — нервы. Тебе надо лечиться. Можно провести курс прямо сейчас.
Мистер Лльюэлин очнулся.
— Руки прочь! — предупредил он сурово. — В прошлый раз я послушался Грейс, и ты чуть не свернула мне шею. Не твое дело, надо мне лечиться или не надо. Твое дело — слушать, что я говорю. А я говорю, что не принимаю вашего сценария. Даже и не притронусь к этому дурацкому жемчугу.
Мейбл поднялась со стула. Продолжать дискуссию было бессмысленно.
— Хорошо, — сказала она, — Будь по-твоему. Мне все равно, мое дело сторона. Грейс велела мне сказать, я и сказала. Тебе решать. Ты лучше меня знаешь, как ее урезонить. Я всего лишь сообщаю тебе, что сяду в Шербуре и эта штука будет при мне, а Грейс всего лишь просит тебя облегчить провоз. Она считает, что грешно отдавать деньги правительству Соединенных Штатов, у него и так слишком много, и оно потратит их на пустяки. Но ты поступай как знаешь.
И она пошла прочь, а мистер Лльюэлин наморщил лоб (ибо в словах ее было много пищи для ума), взял сигару и принялся задумчиво ее жевать.
Тем временем Монти, не подозревая о буре, которую вызвал его невинный вопрос, продолжал писать письмо. Он уже дошел до той его части, где он говорит Гертруде, как сильно ее любит, и слог его оживился. В конце концов он до того увлекся писанием, что, когда над его локтем раздался голос официанта, он вздрогнул и пролил чернила.
— Что еще? Кьетиль мейтнант? Ке вуле ву? — недовольно вопросил он.
Но не просто жажда общения привела к нему официанта. В руке у него был голубой конверт.
— А, — догадался Монти. — Юн телеграм пур муа, да? Ту друа. Доннэ ле иси.[29]
Вскрыть французскую телеграмму не так-то просто, на это нужно время. Она бывает склеена в самых неожиданных местах. Пока пальцы Монти делали свое дело, он с удовольствием поговорил с собеседником о погоде, описав лучистое «солей» и чистое «сьель».[30] Ему казалось, он оправдывает ожидания Гертруды, и так легко и непринужденно рассуждал обо всех этих природных явлениях, что официант был, можно сказать, ошарашен, услыхав жуткий вопль.
Это был вопль ужаса и изумления, предсмертный крик человека, пораженного в самое сердце. Официант подпрыгнул. Мистер Лльюэлин раскусил сигару на две половинки. Какой-то человек, сидящий у стойки бара, расплескал свой мартини.
Монти Бодкину было от чего кричать. Телеграмма, эта короткая телеграмма, эта холодная, деловая телеграмма, пришла от девушки, которую он любил.
Не вдаваясь в объяснения, Гертруда Баттервик сообщала, что расторгает помолвку.
Глава II
Ясным солнечным утром, примерно через неделю после описанных выше событий, прохожий, почему-либо оказавшийся на лондонском вокзале Ватерлоо, отметил бы заметное оживление в толпе на платформе номер одиннадцать. Поезд, доставляющий пассажиров к лайнеру «Атлантик» (отплытие из Саутгемптона ровно в полдень), отправится в девять с чем-то; в данный момент на часах было без десяти девять, и на платформе толпились будущие мореплаватели и те, кто пришел их проводить.
