Был здесь и Айвор Лльюэлин — он вещал репортерам о «Светлом будущем кинематографа». Члены женской общеанглийской сборной по хоккею прощались с родными и близкими — им предстояло турне по Соединенным Штатам. Был здесь и Амброз Теннисон, романист; он спрашивал у продавца книжного киоска, нет ли у них книги Амброза Теннисона. Носильщики катили свои тележки, мальчишки-разносчики пытались убедить пассажиров, будто единственное, чего им не хватает в девять утра, так это плитки молочного шоколада и булочки с изюмом; собака с ящиком для пожертвований на спине бегала кругами в надежде, пока не поздно, собрать денег на сиротский приют для детей железнодорожников. Короче говоря, на сцене царили радость и оживление.
Этих эмоций, правда, вовсе не было заметно в облике молодого человека с помятым лицом, который стоял, подпирая собой железный автомат. Владелец похоронного бюро, вероятно, с первого взгляда почуял бы в нем будущего клиента, порадовал бы он и сплетника. Не верилось, что в этом хладном трупе может теплиться жизнь. Накануне вечером друзья устроили Реджи Теннисону проводы в клубе «Трутни» — последствия до сих пор сказывались.
То, что жизненная искра в нем угасла не совсем, обнаружилось ровно через минуту. Прямо над его левым ухом энергичный женский голос вдруг радостно воскликнул: «Привет, Реджи!» — и он содрогнулся всем телом, словно его ударили каким-то тупым предметом. Открыв глаза, которые он чуть раньше закрыл, чтобы не видеть мистера Лльюэлина (даже если вы в отличной физической форме, любоваться там нечем), молодой человек постепенно сфокусировал взгляд и различил прямо перед собой крепко сбитую девицу в пестром твидовом костюме — свою кузину Гертруду Баттервик. На щеках ее играл румянец, карие глаза сияли. Казалось, она так и пышет здоровьем. Даже смотреть на нее было больно. — Реджи, как это мило с твоей стороны!
— Что?
— Прийти проводить меня.
Реджи Теннисон обиделся. Что он, ненормальный? Где она видела таких идиотов, которые вставали бы ни свет ни заря, в полвосьмого утра, чтобы проститься со своими кузинами?
— Проводить… тебя?!
— А разве ты не провожать меня пришел?
— Конечно нет. Даже не знал, что ты уезжаешь. Куда едешь-то?
Теперь обиделась Гертруда:
— Разве ты не слышал, что меня взяли в общеанглийскую хоккейную сборную? У нас несколько матчей в Америке.
— Господи Боже мой, — скривился Реджи.
Конечно, он и раньше знал о странном увлечении своей двоюродной сестры, и тем не менее лишний раз слышать об этом было ему неприятно.
Внезапно Гертруду осенило:
— Ой, как же я не догадалась! Ты тоже плывешь на этом корабле, да?
— Естественно. Ради чего, по-твоему, я приплелся сюда в такую рань?
— Ах да! Родичи посылают тебя в Канаду — работать в какой-то конторе. Я сейчас вспомнила, папа говорил о чем-то таком.
— Он и есть главный зачинщик этого безобразия.
— А по-моему, он прав. Работа — как раз то, чего тебе не хватает.
— Да вовсе нет. Мне даже думать о работе противно.
— Не стоит упрямиться.
— Нет, стоит. И даже очень. Работа — то, чего мне не хватает! Чушь какая! Более глупой, бредовой и дурацкой идеи…
— Выбирай слова.
Реджи, словно опомнившись, провел рукой по лицу.
— Прости, — произнес он, ибо Теннисонам не пристало воевать с дамой. — Приношу свои извинения. Понимаешь, я с утра немного не в форме. Голова болит. Знаешь, как бывает после большой попойки. Мы вчера с ребятами посидели в клубе, и вот пожалуйста — с утра голова болит. От самых колен. И чем выше, тем сильней. Ты когда-нибудь замечала такую странность? То есть, я хочу сказать, как головная боль Действует на глаза?
— Они у тебя похожи на вареных устриц.
— Не важно, на что они похожи, главное — что я ими вижу. У меня тут были… ну, в общем, не буду называть это слово, но ты поймешь, что я имею в виду. Начинается на «галь»…
— «Галлюцинации?»
— Именно. Когда видишь всяких там, а их нет.
— Не говори глупостей, Реджи.
— Это не глупости. Вот только что зачем-то открыл глаза
— и вижу: мой брат Амброз. Точно он. Я его хорошо разглядел. И скажу тебе честно, у меня даже мурашки по коже забегали. Как по-твоему: это знак, что кто-нибудь из нас скоро умрет? Если да, то надеюсь, это будет Амброз.
Гертруда рассмеялась. Смех был приятный и мелодичный (реакция Реджи Теннисона, которого снова качнуло, не в счет; в это прекрасное утро он покачнулся бы и от мушиного чиха).
— Дурачок, — сказала она. — Амброз здесь. Реджи опешил:
— Уж не хочешь ли ты сказать, что он пришел проводить меня?
— Нет, конечно. Он сам уезжает.
— Уезжает? Гертруда удивилась:
— Конечно. Разве ты не слышал? Амброз едет в Голливуд.
— В Голливуд?
— Да.
— Как же его работа в Адмиралтействе?
— Он бросил ее.
— Бросил работу — тихую, непыльную, постоянный оклад плюс пенсия после ухода — и все ради Голливуда? Ну, знаете, я…
Реджи не находил слов и промычал нечто нечленораздельное. Какая чудовищная несправедливость! Сколько лет все родственники, известно на кого намекая, наперебой хвалили Амброза. Они с Амброзом были для всей родни живым воплощением сказочных героев: один — за хорошего братца, другой — за плохого. Один, так сказать, паинька, а другой — лодырь. «Если бы ты был таким положительным, как Амброз!..» И ладно бы один раз — нет, его постоянно этим донимали: «Положительный, как Амброз». А какую он свинью подложил!
Но тут в нем проснулось истинно братское, по-настоящему достойное чувство — ему стало жаль бедного несмышленыша. Тот не подозревает, куда его несет. Дар речи вернулся к Реджи в виде бурного словесного потока:
— Он спятил. Точно спятил. Он даже не представляет, во что влип. Я знаю о Голливуде все. Когда-то я был знаком с одной девицей из кино, и она мне много чего порассказала. Пробиться со стороны там просто невозможно. Желающих — пруд пруди. Писателей особенно. Их там тысячи, и все мрут от голода, как мухи. Она говорила: если воспроизвести шипенье бараньей котлетки в радиусе десяти миль от голливудского бульвара, все эти писатели кучами повылезают из своих нор и сбегутся к вам, завывая, как стая волков. Черт возьми, этот болван сам загнал себя в угол! Наверное, уже поздно звонить в Адмиралтейство и объяснять, что это была шутка?
— Но Амброз едет не на пустое место. У него контракт.
— Как!
— Точно. Видишь, вон там толстяк с кучей репортеров? Это мистер Лльюэлин, акула кинобизнеса. Он обещал Амброзу полторы тысячи долларов в неделю за сценарии.
Реджи зажмурился, потом осторожно открыл глаза.
— Я, кажется, заснул, — задумчиво сказал он. — И видел сон, — продолжал он, улыбнувшись при мысли о странном видении: — Будто ты говоришь мне, что кто-то предложил Амброзу полторы тысячи долларов за его сценарии.
