действовало Монти на нервы. Неудивительно, что его «привет» прозвучал натужно и сухо.
Он только приступил к завтраку и надеялся побыть наедине со своими печалями и копченой селедкой. На худой конец, если не судьба побыть в одиночестве, он бы примирился с гостем вроде Амброза. Тощий Амброз с голодным блеском в глазах[46] — это бы он еще пережил. Но выносить Реджи — это уже сверх человеческой мочи.
Однако будучи человеком воспитанным, он приготовился завязать беседу:
— Что-то ты рано сегодня, — буркнул он хмуро. Реджи облокотился о спинку кровати и запахнул халат.
— Твоя правда! — откликнулся он с энтузиазмом бойскаута, и селедка во рту у Монти обратилась в пепел.[47] — Делать мне больше нечего — в постели валяться? Утро-то какое! Красотища! Давно такого не было! Солнышко блестит…
— Знаю, знаю, — пробрюзжал Монти. — Видел. Восторженности у Реджи чуть поубавилось. Он был задет.
На лице его появилось почти пизмарчевское выражение обиды:
— Ты чего надулся? Разве я виноват, что солнышко? Со мной не посоветовались. О погоде — это я так, к слову, чтобы ты понял, с какой радости я встал смело на работу, отдаю все силы ей,[48] в такое дурацкое время. Я хочу разыскать Мейбл Спенс и сразиться с ней в шашки. Ты знаком с Мейбл?
— Только шапочно.
— Большой души человек!
— Возможно.
— Что значит «возможно»? — разгорячился Реджи. — Я тебе говорю, это самая замечательная девушка на свете. Жаль, что я не Амброз.
— Почему?
— Потому что он едет в ее родной Голливуд, а я — в Монреаль, пропади он пропадом вместе с его кленами, хоть бы их червь пожрал. Может, я ее больше не увижу. Ладно, что зря душу травить. — Реджи приободрился. — Бутоны роз срывай в пору цветенья.[49] Кстати, о бутонах, старина, помнишь галстук, который ты купил в Берлингтонском пассаже и завалился в нем в «Трутни» на обед? Это было примерно за неделю до скачек в Суффолке. Ну же, поройся в памяти. Такой сизоватый в бледную розочку. Так вот, он идеально подходит к костюму, в котором я собираюсь блеснуть перед Мейбл. Ты случайно его не прихватил? Я бы его одолжил у тебя.
— Посмотри в левом верхнем ящике, — вяло отозвался Монти, меланхолично заглатывая свешивающуюся с вилки селедку. Он был не расположен говорить о галстуках.
— Нашел, — сообщил Реджи, заглядывая в ящик.
Он вернулся к кровати. Мимолетная хандра, навеянная мыслями о разлуке с Мейбл, исчезла без следа. Он опять улыбался, словно припомнил что-то смешное.
— Слушай, Монти, а ты как сюда попал? Ты на таких скоростях перемещаешься по кораблю — у кого хочешь голова пойдет кругом. Мог бы по старой дружбе предупредить, что переехал. А то я сейчас захожу в твою старую каюту и как наподдам тому, кто там лежит в постели…
Монти поперхнулся.
— А он как завопит — гляжу: Гертруда. Конфликтная ситуация для обеих сторон.
— Шутишь?
— Нет, правда. А вообще, зачем вы поменялись?
— А она разве не сказала?
— Думаешь, я дождался ее объяснений? Покраснел и убрался.
Монти тяжело вздохнул:
— Вчера после ужина Гертруда надумала поменяться со мною каютами. Здесь лежала ее записка. Дело в том, что вчера утром, почти сразу после твоего ухода, нагрянуло это чудовище Фуксия — и, вероятно, Гертруда видела, как она от меня выходит. Из этого наблюдения она сделала два вывода: во- первых, что мы с ней в приятельских отношениях, и, во-вторых, мы соседи. В итоге она затеяла обмен, причем без моего ведома, так что шансов ее отговорить не было. При пособничестве Альберта Пизмарча она взяла и самовольно вселилась.
Реджи выслушал это повествование с участием, что естественно, ведь друг попал в беду. Его сметливый ум моментально уяснил источник трагедии.
— Там же надпись на стене. Монти снова вздохнул.
— Она ее видела. Это было первое, что попалось ей на глаза.
— Она написала об этом в записке?
Монти обречено махнул вилкой в сторону туалетного столика.
— Видишь? Микки Маус. Я его подарил Гертруде в день отплытия. Вчера вечером он оказался тут.
— Вернула?
— Да.
— Дело труба. На все сто.
— Вот именно.
— Жуть, — проговорил Реджи задумчиво.
Помолчали. Монти прикончил селедку.
— Стало быть, она видела, как от тебя выходит Фуксия?
— Да. Так она написала! Но, Боже мой, вчера мы полдня не расставались, и хоть бы намекнула! Тогда бы я ей объяснил, что эта дама просто сидела здесь и говорила об Амброзе, о том, какой он осел и как она его любит, — совершенно невинный разговор, хоть передавай по Би-би-си в детской передаче. Теперь, понятно, поздно оправдываться — наверняка она считает меня тайным мормоном.
Реджи понимающе кивнул:
— Согласись, в ходе ее мысли прослеживается определенная логика. Сначала татуировка на груди — из этой ситуации ты кое-как выкрутился, но неприятный осадок остался. Потом, я, как последний дурак, хоть и из лучших побуждений, брякнул ей… Кстати, как ты это объяснил?
— Сказал, что другого такого вруна не сыскать во всем Лондоне.
— Молодец.
— Что нельзя верить ни единому твоему слову.
— Здорово.
— И что ты постоянно выкидываешь такие штуки, потому что у тебя мозги набекрень.
— Одобряю. Сильный ход. Лучше не придумаешь. То-то я гляжу, она меня не замечает.
— Не замечает?
— Полностью игнорирует. Единственный раз, когда хоть как-то отреагировала — это сейчас, в каюте. Гляжу: холмик на постели, — Реджи приободрился, заново переживая еще свежую в памяти сцену— Ну, говорю я себе, устрою Монти приятный сюрприз. Поплевал я на руку, размахнулся да как наподдам! Да, неловко получилось. Кстати, твои слова навели меня на мысль — я понял, как вас помирить. Проще пареной репы. Сейчас пойду к ней и скажу, что это я намалевал эту ахинею.
Поднос зазвякал, покачнувшись на коленях у Монти. Впервые за этот день он посмотрел на пляску солнечных зайчиков без отвращения. И даже взглянул в глаза Микки Мауса и внутренне не содрогнулся.
— Реджи, так ты пойдешь к ней? Честно?
— Конечно, пойду, куда денусь.
— А она поверит?
— Еще бы! Гляди, как все замечательно сходится. Ты выставил меня в таком свете, что она поверит любой небылице, раз я перед ней таким подлецом выгляжу.
— Извини.
— Ничего страшного. Весьма дальновидно с твоей стороны.
— А как ты объяснишь про помаду?
— Скажу, одолжил.
