— Кажется, он намекает именно на это, — предположила Мейбл.
Реджи огорченно цокнул языком:
— Вы упускаете отличный шанс. Подумайте как следует. Мистер Лльюэлин продолжал выстраивать очередную аллегорическую цепочку:
— Я что — филиал министерства финансов, чтобы транжирить деньги на всяких бездельников?
Мейбл возмутила такая дискриминация.
— Джордж у тебя получает тысячу, — возразила она. Мистер Лльюэлин вздрогнул.
— Не упоминай при мне Джорджа!
— А Женевьева…
Мистер Лльюэлин снова вздрогнул, на сей раз заметнее.
— И не поминай, — произнес он с мольбой в голосе, — при мне Женевьевы.
— А брат Реджи — полторы. Незаметно, чтобы ты мелочился, раз установил Амброзу такой оклад.
Мистер Лльюэлин вытаращил глаза. Он было собрался справиться у свояченицы, уж не путает ли она его с Рокфеллером, Пирпонтом Морганом, Скотти из Долины Смерти или индийским магараджей, но реплика Мейбл сбила его с мысли.
— Амброз Теннисон? Что ты имеешь в виду? Для знаменитости — это практически задаром.
— Ты в этом уверен?
— Конечно.
— И чем же он так знаменит?
— Это великий писатель.
— Ты его читал?
— Нет. Когда мне читать? Другие читали. Даже твой братец Джордж. Кстати, это он мне подкинул идею пригласить его в «Супербу-Лльюэлин».
— Джордж явно свихнулся.
Реджи показалось, что он должен вмешаться. За исключением тех случаев, когда Амброз носился за ним по коридорам, грозя свернуть шею, он был искренне привязан к брату, и ему не нравился такой разговор. Пожалуй, он мог повредить избранной им карьере. Погубить ее в зародыше.
— Это ты напрасно, — вступился он за брата. — У Амброза есть недурственные вещицы.
— Что значит «недурственные вещицы»? — возмутился мистер Лльюэлин. — Он знаменитость. Большая шишка в литературе.
Мейбл фыркнула:
— Кто тебе это сказал?
— Сама и сказала, — торжествующе отозвался мистер Лльюэлин. Он радовался редкой возможности утереть свояченице нос.
— Когда?
— У меня на званом обеде, когда этот сценарист, которого я выписал из Англии, болтал всякую чепуху про книги. Ну, этот, в очках с черепаховой оправой. Так вот, он брякнул, что Теннисон — полное ничтожество, а ты встала у него за спиной и говоришь: «Теннисон — это вещь, все признают, кроме отдельных высоколобых интеллектуалов». А еще ты добавила, что Теннисона будут читать и тогда, когда от этого очкарика не останется даже номера в телефонном справочнике, — а тот как-то чудно хихикнул, буркнул: «Да бросьте вы, милочка» — и съел банан. На следующий день я ненароком разговорился с Джорджем, и среди прочего поинтересовался, правда ли этот Теннисон — такая важная птица, а он ответил: высший смак, и посоветовал, когда я буду в Лондоне, непременно установить с ним контакт.
Мейбл Спенс захрипела, словно ее душили.
— Айки! — простонала она.
Она созерцала его с тем священным трепетом, с каким мы разглядываем редкий предмет антиквариата.
— Айки! Признайся, что пошутил.
— В каком смысле?
— Нет, это невозможно. Нарочно не придумаешь. Неужели ты принял брата Реджи за того самого Теннисона?
Мистер Лльюэлин заморгал. Ему стало не по себе. У него росло подозрение, что его надули, но в чем именно заключался подвох, пока оставалось загадкой. Затем, когда тревога наполнила его до краев, мелькнула успокоительная мысль: контракт еще не подписан.
— А разве это не так?
— Ты настоящий балбес. Теннисон уже сорок лет как умер.
— Умер?
— Конечно, умер. Джордж тебя разыграл. Ты же знаешь, какой он шутник. Удивительно, как он еще тебе не посоветовал пригласить на работу Данте.
— Кто такой Данте? — заинтересовался мистер Лльюэлин.
— Он тоже умер.
Мистер Лльюэлин, как мы уже говорили, ровным счетом ничего не понимал, ясно было только одно: мало того, что его свояк Джордж еженедельно заграбастывал из казенной кассы на тысячу долларов больше, чем того стоил, вдобавок он так и норовит заполонить киностудию мертвыми душами. И он весь вскипел от праведного гнева. Вероятно, мертвые души справились бы с фабулой и диалогами не хуже, чем большинство подведомственных ему живых сценаристов, но ему претила та неразборчивость, с которой Джордж пускал в ход свое хваленое чувство юмора, и он высказался на этот счет скупо, но метко.
Затем опять смешался.
— А Амброз Теннисон — кто такой?
— Брат Реджи.
— И все?
— Собственно, да.
— Не сочинитель?
— Сочинитель… в некотором смысле.
— Но не этот, как его, гений?
— Нет.
Мистер Лльюэлин ринулся к звонку и большим пальцем надавил на кнопку.
— Слушаю, сэр? — отозвался Альберт Пизмарч.
— Пригласите сюда мистера Теннисона.
— Мистер Теннисон здесь, — сказал Альберт Пизмарч со снисходительной улыбкой.
— Мистера Амброза Теннисона.
— Ах, мистера Амброза Теннисона? Разумеется, сэр. Прощу прощения, сэр. Будет исполнено, сэр, — сказал Альберт Пизмарч.
Амброз Теннисон, явившийся несколько минут спустя, был уже не тот мрачный женоненавистник, который на протяжении последних двух суток шнырял по «Атлантику» и всем своим видом нагонял на пассажиров зеленую тоску. После бурного примирения с Фуксией, которое состоялось накануне на прогулочной палубе прямо перед вторым завтраком, он опять был жизнерадостен и бодр. В комнату он вступил подобно процессии бражников из комической оперы, разыгранной в единственном лице, излучая приветливость и добродушие.
Хотя строгого правила здесь нет и программу можно изменять без предварительного уведомления, однако давно уже подмечено, что Природа, поставляя в наш мир юных английских прозаиков, отдает предпочтение двум разновидностям: циникам — любителям коктейлей, и душкам — любителям пива. Амброз принадлежал ко второй категории. У него был крепкий мускулистый торс, орлиный взор, выдающийся подбородок, румянец во всю щеку и руки как окорока; в часы досуга он мог рвануть с места и вскарабкаться на Пиренеи, более того — совершить это восхождение с песней на устах.
По всему было видно, еще минуту — и он запоет от счастья. Мейбл Спенс вдруг стало стыдно. Она горько пожалела, что в порыве откровенности открыла своему свояку глаза на всех этих Теннисонов.
Реджи тоже чувствовал себя неважно. Во время недавней перепалки он хранил молчание,
