огорошенный той стремительностью, с какой развивались события. Было ясно, что порхающий перед ним мотылек вступает в опасную полосу, и, глядя на него с состраданием, он чувствовал, что кому-то — пусть даже ему самому, если в голову придет что-нибудь стоящее, — необходимо подготовить беднягу к тому, что его ждет.
Но провести разъяснительную беседу возможности не представилось — не успел Амброз войти, как мистер Лльюэлин заговорил.
— Эй, ты! — гавкнул он.
Самый доброжелательный наблюдатель счел бы такое поведение грубым, и неудивительно, что Амброз оторопел, как будто налетел на фонарный столб. Однако, находясь в том безмятежном состоянии, когда весь мир видится сквозь розовые очки, он решил пропустить колкость мимо ушей.
— Доброе утро, мистер Лльюэлин, — сказал он приветливо. — Вы меня звали? Наверное, опять по поводу Бодкина? Мистер Лльюэлин, — пояснил он, ослепляя улыбкой встревоженного младшего брата, — вбил себе в голову, что Монти Бодкин — прирожденный киноактер.
При этой сногсшибательной новости Реджи оторвался от дум о братской солидарности.
— Кто?! — воскликнул он. — Монти?
— Ага, — подтвердил Амброз с добродушной улыбкой. — Представляешь? Он собирается сделать из бедного Монти кинозвезду.
— Обалдеть.
— Сомневаюсь, что у Монти имеется сценический опыт.
— Я тоже.
— Ах да, вспомнил, он как-то рассказывал про утренник, на котором выступал, когда ходил в младшую группу детского сада.
— Спорим, он провалился.
— Очень может быть. Правда, невероятно?
— Беспрецедентно.
Но тут в братский диалог вторгся мистер Лльюэлин. Он бы сделал это значительно раньше, не будь осложнений с голосовыми связками. Телячья восторженность Амброза раздражала его подобно кожной болезни, вызывая почесывания по всему телу.
— Хватит болтать! — заорал он. — Бодкин тут ни при чем. Слышишь, ты! Хоть на полминутки попридержи язык и обрати на меня внимание.
Амброз с изумлением посмотрел на мистера Лльюэлина. Прежде Лльюэлин так с ним не обращался. До сих пор киношный президент производил впечатление человека уравновешенного и любезного.
— До меня дошли слухи, что ты не тот Теннисон. Амброз опешил. Он взглянул на Реджи, словно прося поддержки:
— Боюсь, я не совсем понимаю.
— Разве я говорю не по-английски?
— В общем, по-английски. Но я вес равно ничего не понял, — сказал Амброз, пытаясь не раздражаться.
— Почему ты все это время скрывал, что неправильный Теннисон?
— Вы постоянно употребляете это специфическое выражение. Будьте столь добры, разъясните, кто, с вашей точки зрения, «Теннисон правильный», тогда, пожалуй, я сумею дать исчерпывающий ответ.
— Ты знаешь, кого я имею в виду. Писателя Теннисона. Амброз смерил мистера Лльюэлина ледяным взглядом.
Сердце его вконец ожесточилось. Он мог смело отправляться обратно в Адмиралтейство — распекать подчиненного, проморгавшего, как аферистка под темной вуалью стащила военно-морское соглашение.
— Меня никогда не оставляло ощущение, — произнес он, и в голосе его прорезался оксфордский холодок, — что я и есть писатель Теннисон. Насколько я в курсе, у меня нет однофамильцев в литературной среде. Конечно, существует небезызвестный поэт Теннисон, но, полагаю, вам не могло прийти в голову…
Реджи почувствовал, что самое время огласить новость.
— Представь себе, могло, в том-то и закавыка. Его разыграл Джордж, большой затейник, у них в Голливуде таких любят. Короче, возникла путаница. Он принял тебя за настоящего профи.
— Быть не может.
— Еще как может.
— Ты уверен?
— Точно.
У Амброза опять поднялось настроение. Мимолетную досаду, которую, возможно, посеяло в нем странное поведение мистера Лльюэлина, как рукой сняло. Он запрокинул голову и разразился гомерическим хохотом, который прокатился по каюте подобно громовому раскату.
И тут терпение мистера Лльюэлина лопнуло. Лицо над розовой пижамой побагровело. А глаза если не совсем выпрыгнули из орбит, то были к тому близки.
— Тебе смешно? — прошипел он.
Амброз силился подавить хохот, понимая, что в данной ситуации смеяться нехорошо.
— Все-таки забавно, — пробулькал он виновато.
— Так-так, — сказал мистер Лльюэлин. — Отлично, тогда я тебя еще посмешу. Ты уволен. Как только мы доберемся до Нью-Йорка, можешь пересесть на первый же пароход в Англию, или прыгай с причала, или топись, или поступай как знаешь. Но в Лльюэлин-сити тебе путь заказан.
Амброз перестал хохотать. Видя, как улыбка сползает с его лица, Реджи судорожно соображал, как бы ему засвидетельствовать братскую симпатию, но в голову ничего не приходило. В растрепанных чувствах, он позаимствовал у Лльюэлина еще одну сигарету и закурил.
— Что?
— Что слышал.
— Но… вы приняли меня на работу.
— Когда?
— У меня контракт…
— Когда я подписывал контракт?
— Но…
— Все, угомонись.
— Нельзя же так просто взять и вышвырнуть меня на улицу.
— Отчего ж?
— Я подам в суд.
— Ради Бога, — сказал мистер Лльюэлин. — Выкроишь свободную минутку, заезжай, будем судиться.
Румянец увял на щеках Амброза, глаза округлились. Реджи тоже не остался безучастным.
— Ну ты даешь, Айки, — проговорил он с жаром. — Это уже не по правилам.
Мистер Лльюэлин развернулся к нему, как бык к пикадору.
— Тебя кто просил встревать?
— Вопрос не в том, — парировал Реджи с чувством невозмутимого достоинства, — кто меня просил. Такая постановка не отражает сути. Едва ли вы вправе требовать, чтобы собеседник ждал формального приглашения, чтобы, так сказать, выразить свою точку зрения по поводу… ну вот, забыл, что хотел сказать.
— Вот и славно, — сказал мистер Лльюэлин.
— Но вы, мистер Лльюэлин, наверное, не знаете главного, — сказал Амброз.
— А?..
— На основании ваших обещаний я бросил службу. Уволился из Адмиралтейства.
— Так поступи обратно.
— Но… я не могу.
Вот именно из-за этого Реджи и чувствовал себя как на иголках. С первой минуты у него было предчувствие, что Амброз может столкнуться с подобным препятствием, и признавал, что это препятствие
