Слушатели его нисколько не удивились. Вполне вероятно, изобилующая событиями жизнь такого большого города, как Нью-Йорк, однажды и предоставила мистеру Фоситту возможность, которую тот упустил, не сказав несколько слов; однако они ничего такого припомнить не могли и давно оставили надежду. С самого начала они понимали, что лишь бездумный оптимист мог рассчитывать на то, что старый джентльмен воздержится от речи в день, когда Салли Николас устроила прощальный ужин. Отчасти, потому что они смирились, однако, главным образом, потому, что после угощения, которое приготовила для них мисс Николас, они испытывали блаженную сытость, все приготовились хладнокровно выслушать старого джентльмена. Была, правда, попытка со стороны Несравненных братьев Мерфи, которые прибыли в город с эквилибристическим номером и поселились в меблированных комнатах на прошлой неделе, сформировать крайне левую оппозицию и помешать оратору, однако и они затихли под ледяным взглядом хозяйки. Несмотря на краткое знакомство, гуттаперчевые молодые люди безгранично преклонялись перед Салли.
Следует заметить, что это преклонение было вполне уместным. Человеку, которому Салли не понравилась бы, наверное, вообще невозможно было угодить. Невысокая, тоненькая девушка с изящными ручками и ножками, дружелюбной улыбкой и ямочкой, которая время от времени появлялась на подбородке. Лицо ее обрамляла густая копна темных волос, а карие глаза совсем исчезали, когда она смеялась, что бывало часто. Кроме того, у нее была индивидуальность, которой недоставало большинству жильцов миссис Мичер, и она гордо несла знамя юности. Так что, одобрив Салли, Несравненные Мерфи нисколько не погрешили против своих высоких стандартов.
— Меня попросили, — продолжал мистер Фоситт, — хотя, несомненно, среди здесь присутствующих есть люди гораздо более достойные такого задания, по сравнению с которыми я как Марк Антоний по сравнению с Брутом, не могу назвать себя оратором. Меня попросили поднять тост за здоровье…
— Кто это попросил? — поинтересовался тот Несравненный Мерфи, что был пониже ростом, курносый прыщеватый юнец. Несмотря на это, он мог стоять на одной руке, опираясь на перевернутую бутылку из-под имбирного пива и вращая ногами бочку. Что ж, в каждом из нас есть что-то хорошее.
— Меня попросили, — повторил мистер Фоситт, проигнорировав бестактный вопрос, ответить на который, впрочем, ему было бы нелегко, — поднять тост за здоровье нашей очаровательной хозяйки (аплодисменты), а также за ее брата, нашего старого друга Филлмора Николаса.
Упомянутый джентльмен, который сидел на том же конце стола, что и оратор, слегка кивнул в знак признательности. Кивнул он снисходительно, как кивает тот, кто очутился среди низшего сословия, сознает это и все же старается быть любезным. Салли всерьез призадумалась, не запустить ли ей в брата апельсином. Один как раз лежал у нее под рукой, а сверкающая манишка Филлмора представляла собой отличную мишень, однако Салли сдержалась. В конце концов, если хозяйка поддастся примитивным импульсам, что будет? Хаос. Нахмурившись, она посмотрела на неугомонных Мерфи и поняла, что если начнет швыряться фруктами пусть и ради высоких целей, влияние ее в этом доме ослабнет.
Со вздохом она откинулась на спинку стула. Искушение было велико. Больше всего в людях ей, девушке демократичной, не нравилась напыщенность, и хотя она любила своего брата, отрицать было невозможно: с тех пор как несколько месяцев назад на него свалилось богатство, Филлмор стал невыносимо напыщенным. Если и существуют молодые люди, которым наследство пошло на пользу, Филлмор Николас оказался не из их числа. По-видимому, он возомнил себя Избранником судьбы.[65] Удостоиться беседы с ним простому смертному было труднее, чем получить аудиенцию у надменного монарха. Больше часа Салли уговаривала его выбраться с Риверсайд-Драйв, где он теперь жил, к ней на праздник в меблированные комнаты. И Филлмор прибыл. Он был одет безупречно, так что на фоне его вечернего костюма остальные гости больше походили на участников велогонки-многодневки. Один лишь белый жилет, немой упрек честной бедности, нагнал такого смущения, что гости не могли прийти в себя, пока не съели суп и рыбу! Большинство присутствующих знали Филлмора Николаса нищим юношей, которому твидовые костюмы служили дольше, чем кому бы то ни было, его называли просто Филл и частенько ссужали деньгами. Однако сегодня, увидев белый жилет, бывшие соседи отпрянули, онемевшие и сконфуженные.
— Говоря, — продолжал мистер Фоситт, — как англичанин, поскольку, хотя уже давно я получил то, что на административном языке называется документами, впервые я посетил эту великую страну, будучи подданным ее величества, и могу сказать, что две вещи в Америке всегда производили на меня глубочайшее впечатление — щедрое американское гостеприимство и обаяние американских девушек. Сегодня нам особенно повезло, поскольку гостеприимство нам оказывает американская девушка, и думаю, я не погрешу против истины, сказав, что никто из здесь присутствующих никогда не позабудет этот вечер. Мисс Николас устроила для нас настоящий пир. Я повторяю — пир. На аперитив нам даже предложили спиртное. Не знаю, откуда оно, и не буду спрашивать, как нашей хозяйке удалось его раздобыть, однако нас угостили спиртными напитками. Мисс Николас…
Мистер Фоситт замолчал, раскуривая сигару. Филлмор подавил зевок и взглянул на часы. Салли по- прежнему сидела, внимательно подавшись вперед. Она знала, как важно для старика произнести настоящую речь, и хотя сама предпочла бы сменить тему, готова была слушать бесконечно.
— Мисс Николас, — продолжил мистер Фоситт, опуская сигару —…хотя что это? Почему я зову ее мисс Николас?
— Потому что ее так зовут, — предположил тот Мерфи, что повыше.
Мистер Фоситт взглянул на него неодобрительно. Он вообще не любил всю эту несравненную братию, поскольку, прожив в пансионе много лет постоянно, считал, что временные жильцы, играющие в водевилях, портят репутацию заведения, однако этот ему не нравился в особенности, ибо в первый же вечер по приезде назвал его «дед».
— Да, сэр, — строго сказал он, — ее так зовут. Однако есть у нее и другое имя, которое гораздо милей тем, кто любит ее кто преклоняется перед ней, кто с нежностью смотрит на нее все три года, что она живет под крышей этого дома. Впрочем, имя это, — мистер Фоситт говорил уже не так возвышенно, опустившись практически до выпадов, — вряд ли известно паре никчемных акробатов, которые остановились здесь всего на пару дней и, слава Богу, завтра отправятся в какой-нибудь другой город. Имя это, — мистер Фоситт вновь обратился к возвышенному тону, — Салли. Наша Салли. Три года она порхала по этому дому, как — я обдуманно прибегаю к этому сравнению, — как солнечный луч. Три года она озаряла нашу жизнь и радовала нас. И вот теперь, получив жизненные блага, внезапный приход которых счастливо совпал с ее двадцать первым днем рождения, она уйдет из нашего круга. Из нашего круга, леди и джентльмены, но не из наших сердец. И думаю, я могу надеяться, я могу предсказывать, что, какие бы сферы она ни украшала в будущем, каких бы высот в обществе она ни достигла, она сохранит в уголке своего золотого сердца место для товарищей своей богемной юности. Леди и джентльмены, я пью за нашу хозяйку мисс Салли Николас и нашего старого друга, ее брата Филлмора.
Глядя на своего брата, тяжело поднявшегося на ноги, как только смолкли одобрительные возгласы, Салли почувствовала, что ее сердце бьется чуть быстрее. Язык у Филлмора был подвешен неплохо, и он всегда был на хорошем счету в дискуссионном клубе у себя в колледже. Именно поэтому она так настаивала, чтобы он пришел сегодня вечером. Салли догадывалась, что мистер Фоситт, этот славный старик, скажет много приятных вещей в ее адрес, и сомневалась, что она сумеет достойно ему ответить. А выступить с ответным словом было необходимо. Она хорошо знала мистера Фоситта. Подобные события он рассматривал скорее как сцены из пьесы и свою собственную роль выдерживал с безукоризненным изяществом. Поэтому у нее не было сомнений, что он будет задет, если ему не подадут реплику. На красноречие нужно было ответить красноречием, или вечер будет испорчен.
Филлмор Николас разгладил морщинку на своем жилете, положил на стол пухлую руку, большим пальцем другой руки зацепился за жилетный карман и окинул стол таким надменным взглядом, что Салли машинально потянулась к апельсину, подумав: неужели и сейчас нельзя…
Очевидно, это — закон природы: чем красивей девушка, тем безобразней у нее брат. Годы не красили Филлмора Николаса. В семилетнем возрасте это был прелестный малыш, однако с тех пор красоту он растерял, и теперь, когда ему исполнилось двадцать пять, отрицать было глупо: он явно не удался. В течение трех предшествующих лет недостаток средств и тяжелый труд как-то сдерживали его фигуру, однако, получив деньги, он пошел вширь и залоснился. Теперь Филлмор выглядел так, словно слишком хорошо и слишком часто ел.
