Некоторое время продолжался бессвязный разговор, который обычно следует за знакомством, потом Филлмор, нисколько не сожалея о прерванной беседе, воспользовался случаем, чтобы ретироваться. Особого удовольствия от разговора с Салли он не получал, и продолжение беседы, скорее всего, понравилось бы ему еще меньше. Так что, по его мнению, мистер Фостер подвернулся как нельзя кстати. Коротко извинившись, Филлмор поспешил вниз по улице.
Салли на минуту замолчала, провожая его взглядом, пока он не скрылся за углом. Ей было немного жаль, что он уходит: она как раз вспомнила целую кучу полезных вещей, которые нужно было бы ему сказать. Совершенно очевидно, Филлмору теперь не часто приходилось выслушивать подобные речи. Затем, отогнав от себя мысли о брате, она повернулась к Джеральду Фостеру и взяла его под руку.
— Джерри, дорогой, — сказала она, — как жаль, что ты не смог прийти! Теперь мне обо всем расскажи.
Прошло ровно два месяца с тех пор, как Салли и Джеральд Фостер решили пожениться, однако помолвка хранилась в таком строжайшем секрете, что в пансионе миссис Мичер никто ничего даже не заподозрил. Салли, всю жизнь ненавидевшая действовать тайком, считала любые секреты предосудительными, однако Джеральд проявил невероятную скрытность. Объявив о помолвке, ты усложняешь себе жизнь. Люди пристают к тебе с глупостями. За тобой все время наблюдают или, напротив, избегают тебя. Таковы были его доводы, и Салли, которая нашла бы оправдание, если бы Джеральд вдруг проявил склонность к убийству или поджогу, списала все это на чувствительность артистической натуры. Нет в мире никого чувствительней художника, особенно художника-неудачника. А когда художник настолько неудачлив, что у него даже нет дома, куда он мог бы привести любимую жену, его чувствительность обостряется до предела. Поставив себя на его место, Салли поняла, что затянувшаяся помолвка, о которой будут знать все, превратится в постоянное напоминание о несостоятельности Джеральда, и смирилась с необходимостью хранить тайну, надеясь, что долго им прятаться не придется. Мысль о том, что Джеральд может оказаться неудачником, казалось невероятной. Была в нем, как только что отметил Филлмор, какая- то скрытая энергия. Про таких, как он, обычно с уверенностью говорят, что однажды они проснутся знаменитыми.
— Вечер, — рассказывала Салли, — удался на славу. — Они миновали пансион и медленно шли по улице. — Кажется, все прекрасно провели время, хотя Филлмор постарался все испортить. Разоделся так, будто сошел с рекламной картинки «что носит в этом сезоне элегантный мужчина». Ты не видел его жилет. Он его прикрыл. Наверное, совесть замучила. Такой ослепительно белый, кругом перламутровые пуговицы… Огастес Бартлетт скорчился, как засохший листик, когда увидел это. Я заметила. И все же время лечит раны, так что понемногу все пришли в себя. Мистер Фоситт произнес речь, я произнесла речь и плакала… О, как же было весело! Не хватало только тебя.
— Я бы с удовольствием пришел, если б не этот ужин. Салли… — Джеральд остановился, и Салли увидела, что он дрожит от еле сдерживаемого возбуждения. — Салли, пьесу поставят!
У Салли захватило дух. Сколько раз она предвкушала это мгновение, зная, что рано или поздно оно настанет. Она перечитывала его пьесы, все больше убеждаясь, что они превосходны. Конечно, ее мнение было субъективным, однако и Эльза Доланд была в восторге, а мнение Эльзы стоило немало. Эльза тоже была одной из тех, кому суждено однажды проснуться знаменитым. Даже старый мистер Фоситт, который строго судил актеров, и не раз говаривал, что в наши дни мастеров не осталось, в эту девушку верил, и предрекал, что она совершит что-нибудь великое, как только представится возможность.
— Джерри! — Она обняла его. — Это же просто замечательно! Значит, Гобл и Кон в конце концов передумали? Я так и знала.
Легкое облачко пробежало по залитому солнцем лицу автора.
— Нет, — сказал он неохотно. — Боюсь, там нет никакой надежды. Сегодня утром я виделся с Гоблом, и он сказал, что ничего не выйдет. Ставить будем «Путь иллюзий». Помнишь? Там еще большая женская роль.
— Ну, конечно! Пьеса, которая понравилась Эльзе. Что ж, все равно хорошо. А кто взялся поставить? Мне казалось, ты ее еще никому не показывал.
— Знаешь… — Джеральд вновь замялся, — как будто этот тип, с которым я ужинал сегодня… Его зовут Крэкнелл…
— Крэкнелл? Тот самый Крэкнелл?
— Тот самый?
— Тот, о котором только и слышно. Его еще называют Малыш-миллионщик.
— Да. А ты что, его знаешь?
— Он учился в Гарварде вместе с Филлмором. Никогда его не видела, но, похоже, довольно неприятный тип.
— Да нет, он в порядке. Мозгов, конечно, немного. А так, ничего. В любом случае, он согласен ставить пьесу.
— Прекрасно, — с энтузиазмом сказала Салли, однако голос ее звучал фальшиво. Не этого она желала для Джеральда. Она мечтала, как он триумфатором входит на Бродвей под знаменем прославленного импресарио, имя которого внушает уважение, так что союз с человеком, знаменитым лишь тем, что ему принадлежит, если верить городским слухам, величайший в истории мироздания склад спиртного, казался ей унизительным.
— Я думал, ты будешь довольна, — сказал Джеральд.
— Я довольна, — спохватилась Салли.
С присущим ей оптимизмом, который никогда надолго не покидал ее, она уже начала бороться с мимолетным огорчением. В конце концов, если пьесу поставят, так ли уж важно, за чей это будет счет? Продюсер — всего лишь машина, которая выписывает чеки, и, если у него есть деньги, зачем требовать вдобавок аскетизма и высоких моральных принципов? Действительно, важно было одно — кому доверят главную роль, этот мастерски нарисованный характер, вызвавший восторг Эльзы Доланд. Салли решила навести справки.
— А кто сыграет Рут? — спросила она. — У тебя, наверное, уже есть кто-нибудь на примете? Здесь нужна очень умная актриса. Крэкнелл что-нибудь говорит?
— О, да. Конечно, мы это обсуждали.
— Ну и?
— Понимаешь…
Салли вновь заметила это странное, вороватое замешательство. Казалось, сегодня Джеральд не может начать ни одной фразы, предварительно не ощупав почву перед собой, словно осторожно пробирается по темной тропинке. Ей это было совершенно очевидно, потому что такой стиль значительно отличался от его обычной, прямой манеры. Джеральд был не из тех, кто смущается. Решительный и властный, он привык говорить с Салли немного свысока. Сегодня он казался другим.
Он остановился, помолчал немного и опять задал вопрос:
— Ты знаешь Мейбл Хобсон?
— Мейбл Хобсон? Конечно, я видела ее в каком-то ревю. Салли вздрогнула. Ее кольнуло подозрение столь ужасное, что в тот же миг она поняла его абсурдность. И все же, так ли это нелепо? Большинство бродвейских слухов в конце концов доходили и до пансиона. Главным образом, их приносил этот бывалый повеса, невзрачный молодой человек, который был такого высокого мнения о Свистуне Бенни; так что Салли была в курсе того, что имя Реджинальда Крэкнелла, которое всегда шло в паре с чьим-то, в последнее время склоняли вместе с именем мисс Хобсон. И в данном случае, казалось, слухи не врут, поскольку упомянутая леди была именно из тех неотразимых блондинок, на которых обычно и клюют Крэкнеллы. Но даже если так…
— Кажется, этот тип… — сказал Джеральд. — Крэкнелл… — Он избегал смотреть в горящие ужасом глаза Салли. — Словом, Крэкнелл верит в мисс Хобсон… и… ну, он думает, ей эта роль подойдет.
— О, Джерри!
Неужели любовь могла быть настолько слепа? Неужели сердце, пусть и такое большое, как у Реджинальда Крэкнелла, могло настолько подчинить себе его бедную голову, что он готов доверить роль Рут женщине, которая, когда режиссер ее последнего спектакля предложил ей пройти через сцену и поставить
