проявляющаяся воля'.
Другие, как Б. Н. Чичерин, полагали, что 'в воспитании недурно иногда заставлять детей проделывать то, что им неприятно. Если это делается благоразумно и с умением, от этого, кроме пользы, ничего не может произойти. Через это выделывается характер и приобретается привычка терпеливо сносить маленькие жизненные неприятности, которыми усеян путь человека'. Таким образом, мнения прошедших эту школу разделялись.
Жестким диктатом достигалась и внешняя выправка. Гувернантка должна была буквально ходить следом за воспитанниками и без конца повторять: 'Держитесь прямо. Не смейтесь. Не говорите громко. Не ходите скоро. Опустите глаза…' И при этом то и дело: 'Parlez done francais!' [7].
Контролировался каждый шаг, и все неподобающее немедленно пресекалось. Требовалось следить, чтобы дети не тянули слов, не кричали и не шептали, не говорили сдавленным голосом, выговаривали слова и фразы ясно и четко, говорили не монотонно, а с интонациями; не перебивали старших, вообще собеседника, говорили, лишь 'когда другой перестанет'; ходили не раскачиваясь, не переваливаясь, ступали бы не на пятки, а на носки. Стояли прямо, 'не убирая головы в плечи', смотря 'с почтением на того, с кем говорят'; сидели, не болтая ногами, ногу на ногу не клали, не опирались бы локтями о стол. Не допускали бы 'неблагопристойности в лице': не мигали бы слишком часто, не гримасничали, не высовывали язык, не бегали бы глазами по сторонам, не смотрели бы с насмешкой. Не ковыряли в носу, не разевали рот и не 'пялили' глаза, не кашляли громко, не зевали открыто (прикрывались рукой), не показывали сердитый или надменный вид. Требовалось постоянно проверять, как умыто лицо и руки, причесаны волосы, обрезаны ли или обгрызены ногти. А еще стол. Не класть локти на стол, не брать в рот пальцы, не теребить лицо и волосы, есть с хлебом, правильно держать приборы, не отвечать с полным ртом, не чмокать губами, не прищелкивать языком, не чавкать, не глотать большие куски и не хлебать шумно, не пачкать скатерть, не брызгать и не толкать соседа и т. п. Немедленно преодолевались также все проявления застенчивости, ибо она считалась в дворянском ребенке несомненным пороком.
С утра ребенок должен быть полностью одет, умыт, причесан, должен держаться прямо, смотреть весело, хотя бы на душе было и грустно, относиться ко всем со вниманием, строго держаться общественных приличий и быть готовым все к новым и новым замечаниям.
Временами гувернеры становились для детей просто ненавистны, да и тем такая работа, надо полагать, не доставляла особого удовольствия.
Для хорошей осанки, особенно важной для девочек, гувернантка, едва приступив к своим обязанностям, первым делом надевала на воспитанницу корсет. Считалось, что сделать это надо не позднее чем в семь лет, иначе никогда не будет тонкой талии. При признаках сутулости в корсете полагалось ходить круглосуточно, даже спать в нем. Некоторые дамы так к этому привыкали, что потом всю жизнь спали в корсете. (О пользе подобного обыкновения мы умолчим.) Выправляли осанку и специальные упражнения: ходьба по комнате со сведенными лопатками и сцепленными за спиной руками; с толстой книгой на голове; ежедневные пятнадцатиминутные лежания плашмя на спине на полу и т. п. В результате воспитанную даму от 'просто' дамы всю жизнь отличали легкая походка и прямая, как мачта, спина, а также манера всегда сидеть прямо, не откидываясь на спинку стула — даже в восемьдесят лет.
И во всей этой многотрудной воспитательной работе наставники всегда исповедовали главный принцип: 'Ничего слишком'. Именно поэтому гувернер порицал Пушкина за сочинение стихов, отвлекающих его от домашних заданий, а Чайковского гувернантка чуть не силой вытаскивала из-за рояля и заставляла гулять или играть с другими детьми.
Помимо ежедневной и упорной муштры, тонкости хорошего воспитания постигались и на регулярных 'практических занятиях'. В пансионах пару раз в году устраивали репетиции различных бытовых ситуаций: как выйти к гостю, как его проводить, дать согласие на танец, как сесть играть по просьбе кавалера, как встретить пожилых родственников и т. п.
Графиню В. Н. Головину уже в восемь лет мать оставляла в одиночку встречать и занимать гостей. 'Она уходила в соседнюю комнату, шила там в пяльцах и могла оттуда, не мешая нам, слушать весь разговор'. Сходным образом поступала, видимо, и мать маленькой 'дамы', описанной в одном из очерков Л. П. Казиной ('Картинки домашнего воспитания'):
'Поднимается портьера из внутренних комнат, и выходит тоненькая грациозная девочка 11 лет, стройная и высокая для своего возраста. В ней все изящно, начиная с манер, кончая костюмом и прической, все впору, все в меру. Она ловко мне поклонилась, подала руку и просила сесть. <…> (В дальнейшем девочка изъясняется на смеси русского и французского языков. — В. Б.).
— Маман пока нельзя видеть, мадам, она вчера очень поздно приехала… она была у Бартеньевых… у них был костюмированный бал. Но тетушка Мери сейчас выйдет… вам будет здесь удобнее… вот так… — И она ловким жестом подкатила ко мне низенькое кресло.
Я не знала, с чего начать с этой миленькой барышней; ее апломб меня смутил.
— Как здоровье ваших милых дочерей? Они у вас такие хорошенькие, в особенности Варя… Маман находит, что она будет очаровательна, когда ей будет шестнадцать лет… Я была бы очень рада их видеть, но ведь вы их никуда не вывозите?..
— Нет, они бывают…
— Как же это случается, что мы нигде не встречаемся, исключая мадам Критской?…' и так далее.
М. К. Цебрикова, которую, за нехваткой средств, чтобы нанять гувернантку, воспитывали мать с теткой, сохранила к ним на всю жизнь недоброе чувство, все вспоминала, как они ее 'дрессировали': 'Не так пошла, села, встала, прибежала, поклонилась; то интонация вульгарная, выражение еще хуже, то улыбка и мимика пошлые. Вечное стеснение, требовавшее быть вечно настороже'; вспоминала она и как жаловалась изредка отцу, а тот лишь отвечал ссылкой на заповедь повиновения старшим.
Поэтому хотя роль гувернеров была незавидной, но они избавляли родителей от докучной и утомительной обязанности непрерывно следить за поведением детей, досаждать им бесконечными замечаниями и тем самым терять в их глазах часть уважения, которое полагалось испытывать к родителям.
Умение держать себя воспитывалось и в результате подражания и наблюдения за окружающими. После домашней выучки 'посещение хороших домов' и общение особенно со светскими дамами считались наилучшей школой для молодого человека, помогавшей окончательной шлифовке и дополнявшей теоретические во многом познания живой практикой.
Людям же не 'из общества', даже если они знали правила поведения, сложно было усвоить себе подлинно светскую непринужденность — они вели себя в гостиных либо скованно, либо слишком развязно, а все из-за недостатка практики.
Еще одной серьезной обязанностью гувернеров становилась, особенно в подростковом возрасте, забота о 'нравственности' воспитанников. В первую очередь это касалось девочек, для которых целомудрие считалось самым главным качеством, наряду со скромностью, послушанием, религиозностью, привлекательной внешностью, влиятельной родней и хорошим приданым.
С наступлением подросткового возраста и сама девица, и ее воспитатели должны были удвоить усилия для охранения ее репутации. Ее поведение и манеры должны были быть безупречны. Она не могла остаться наедине с чужим мужчиной, даже старым и женатым, одна выходить на улицу и появляться в общественных местах — ее обязательно сопровождали гувернантка и лакей или родители, старшие родственники, взрослые близкие знакомые и т. д. (этот запрет ослаб только после 1860-х годов). Привычка не выходить без сопровождения укоренялась настолько, что не только молодые замужние женщины, но и очень пожилые никогда не покидали дома без сопровождения мужа, брата или, чаще, лакея.
Девушка не должна была самостоятельно, без ведома родных, переписываться — даже с подругой (вспомним отца и дочь Болконских) и всегда находилась в поле зрения старших. 'Когда девица отправлялась к своей подруге, то при ней неотлучно должна была находиться гувернантка, присутствовавшая при беседе юных подруг, дабы в ней не проскользнуло что-нибудь нескромное', —
