машина несется легко и стремительно, плавно переваливая через торфяные бугры, проскакивая без труда болота и ручьи, напрямик к виднеющимся вдали сооружениям. Там, где один из притоков, сливаясь с Кургатом, образует вилку, громоздятся хребты перемытой породы. Пересиливая гул мотора, инженер кричит, указывая на развилку:
— Открытые полигоны! Золото у нас лежит в два этажа. Верхние пески тоже не уступают индигирским…
Вездеход остановился поодаль от большой палатки, натянутой на каркас и похожей на обтекаемый вагончик.
— Ближе нельзя — тракторная эрозия, — сказал инженер, спрыгивая на уцелевшую кочку.
К «дежурке» шли пешком. Гусеницы тяжелых машин искромсали террасу. Грязевые потоки сползали по склону во всех на-г правлениях. Через них переброшены шаткие мостки из досок. У самой палатки мы с Ксаной все-таки угодили в трясину. Густая грязь медленно засасывала, сдавливая ноги капканом.
На выручку пришел очень крупный, широкоплечий человек с серьезным, неулыбающимся лицом. Он вышел из палатки встречать гостей, неторопливо шагнул к трясине, протянул свою большую сильную руку и по очереди спокойно и молча извлек нас.
— Знакомьтесь — Василий Зенин, «король золотых шахт», — представил инженер нашего избавителя.
Вошли в палатку. Тут было тепло, топилась железная печка, Несколько рослых людей в телогрейках, брезентовых куртках и резиновых сапогах готовились к какой-то работе.
Зенин ничем не выделялся среди своих товарищей: такой же рослый, в такой же брезентовой куртке, едва вмещавшей широкие плечи, в резиновых сапогах с отвернутыми точно так же голенищами. Он держался как-то в тени. Но по тому простому и уважительному отношению к нему товарищей, из того, как быстро исполнялось каждое его слово, сказанное спокойно и тихо, видно, что шахтеры любят и ценят начальника участка.
Пока очищали грязь и сушились у печки, понемногу выспрашивали Зенина. Но отвечал он скупо, не вдаваясь в подробности и переживания, точно давал биографическую справку в отдел кадров:
«В 1941 году ушел по мобилизации на фронт. Там вступил в партию. Войну закончил в Вене» В 1947 году поехал на Колыму — работал на прииске «Большевик». Окончил курсы горных мастеров — послали на прииск «Стахановец». В 1952 году направили в распоряжение только что организованного Янского горного управления Дальстроя, Одиннадцать лет работал в сопках Полоусного хребта, на прииске «Депутатский». А потом командировали сюда — строить шахты Кулара…
Он не обмолвился ни словом, что прииски «Большевик», «Стахановец», «Депутатский», «Кулар» труднейшие участки золотого и оловянного фронта, где люди грудью принимали натиск северной стихии. Что лучшие годы своей жизни он посвятил строительству великой золотой дуги и что в этой бесконечной схватке, происходившей изо дня в день долгие годы, закалился и возмужал его характер. На все наши наводящие вопросы Зенин коротко отвечал: «Кому-то надо начинать». В спокойной простоте выражается незаурядный, самоотверженный характер этого большого, сильного человека.
Девушка в брезентовой робе и ярком платочке принесла каски и шахтерскую амуницию. Мы облачились, и главный инженер повел нас к шахтам.
Вход в шахту открывался черной пастью. Мы вступили под нависшую арку и попали в туннель, уходящий, под уклон в чрево террасы. Штрек пронзал толщу ископаемого льда и уходил в глубину вечной мерзлоты. Одинокие электрические лампочки, подвешенные к проводу, освещали путь. От Кровли и стен веяло холодом. Рядом успокоительно гудел транспортер, Бесконечная лента безостановочно выносила наверх золотоносные пески.
Мощность вечной мерзлоты здесь пятьсот метров, Осевой штрек проложен по древнему руслу реки на тридцатиметровой глубине.
Где-то близко стучал мотор. Мы вошли в горизонтальный туннель высотой в два человеческих роста. Четырехметровый слой золотоносной черно-серой породы, перемешанной с осколками сланца, с кусками и целыми глыбами кварца, выгребали отсюда машинами.
Шагаем по дну древнего руслового потока. Здесь речка размывала когда-то баснословно богатые коренные жилы и оставила отложения, переполненные золотом. Вовсе стороны от осевого уходят больше штреки. Они упираются в «лавы», откуда шахтеры выбирают золотоносные пески, а скреперные лебедки подают их на транспортер.
Выбирая породу, шахтеры ставят клети опор. Бревра прогибаются от страшного давления пластов. Но кровля, намертво скованная вечной мерзлотой, держится довольно прочно. Мерзлота здесь союзник шахтеров.
Повсюду в шахтах — у машин, в «лавах» — встречаем людей в брезентовых шахтерских робах. Чем- то они похожи на Зенина.
— Ну и богатыри… откуда они такие?
— Народ отборный, — улыбнулся инженер, — а в шахтах особенно. Слабые духом — не задерживаются. Остаются самые закаленные, всю накипь смывает. Работаем и на земле, и под землей в дьявольских условиях. И заработать здесь можно, если не «тянуть резину».
Эту шахту заложил Зенин со своими ребятами. Начали выгребать грунт вручную, на «пене» — железном листе на полозьях. Потом уже появились лебедки, тракторы, канатный скрепер… Работаем круглый год: и зиму, и лето. Вот и подобрались у нас люди, как говорится, «плечо в плечо, голос в голос, волос в волос», добрые молодцы!
Черная лента транспортера все несет и несет наверх бесценные сокровища. Покидаем «золотые катакомбы» с чувством глубокого восхищения мужеством простых людей.
Выбрались из шахты. Долина, залитая солнцем, гудит у наших ног. Транспортер нагромоздил длинный вал черно-серой золотоносной породы. Всю зиму он гнал эти пески наверх. У вала копошатся бульдозеры, подавая породу в бункер прибора. На эстакаде грохочет барабан, похожий на вертящийся паровой котел. Идет круглосуточная промывка. Золото древнего Кулара оседает в стальных ящиках. Долина Бургата вздыблена машинами. Машины работают и у нас под ногами, глубоко под землей.
— Золото, — тихо проговорил инженер, словно отвечая на наши мысли, — можно взять лишь мощной техникой. Даже с этими механизмами мы повышаем добычу металла ежегодно на двадцать процентов.
В поселок вернулись к обеду. Пригласили инженера пообедать в столовой прииска.
— Рано еще, — безнадежно махнул он рукой. — Поеду на дальний участок, новый полигон открываем…
В конце дня мы забрели в палаточный городок. Среди мохнатых лиственниц повсюду белеют палатки. И вдруг свежесрубленный крошечный домик. В лучах солнца смолистые бревна отливают золотом. Крыши еще нет, но аккуратно выструганные рамы и дверь уже вставлены. Бревна тщательно подогнаны, добротно проконопачены. Среди палаток домик выглядит респектабельно.
Невысокий, крепко скроенный носатый человек в кепке, клетчатой ковбойке, с лицом, выдубленным загаром, орудуя блестящим, острым как бритва топором, выстругивает стропило. Из-под густых бровей смотрят добродушные, ясные глаза. Поздоровались. Чуть грустное лицо оживилось. Лучики морщин собрались у глаз, человек улыбнулся. Такие улыбки освещают лица людей, умудренных опытом, проживших нелегкую трудовую жизнь.
Присели на бревнышко, разговорились. Строитель оказался вовсе и не плотником, а старателем- ветераном. Величали его Алексей Васильевич Дмитриев. Всю жизнь он посвятил поискам золота. Еще в бурные двадцатые годы мыл золото в старательских артелях Алдана, принимая участие во всех золотых лихорадках, потрясавших якутскую тайгу. Одним из первых, с котомкой за плечами, явился он на знаменитый Аллах-Юнь. Ему не «пофартило» — золотишко не шло и не шло. Прожился в пух и прах. Все спустил. А времена были не теперешние. Золото добывали вольными старательскими артелями. Сдаешь государству — денежки получаешь. Зарплату не платили.
Пришел к начальнику прииска, рассказывает Васильич, а тот говорит: хочешь — строй баню и людей мой, заведующим будешь. Только в помощь никого дать не могу, сам знаешь — план, и денег на строительство нету. Сам строй, сам топи, сам и деньги получай.
Нечего делать — согласился. Своими руками один баню смастерил. Сам и топил ее. Сам и деньги
