переселился в московский Никольский монастырь. Когда-то Иван III в такой же ситуации вынужден был склониться перед митрополитом Геронтием и просить eго возвратиться в Кремль. Однако Иван IV и не думал следовать примеру деда.
Вскоре Филипп вновь обрушился на Грозного, упрекая его в том, что царь явился на богослужение в черном опричном балахоне с высоким шлыком на голове. И вновь Иван велел Филиппу замолчать или же оставить митрополию.
Самый сильный приступ ярости вызвало у царя столкновение с Филиппом во время богослужения в соборе Новодевичьего монастыря 28 июля 1568 г. Возмущенный тем, что один из опричников не снял шапку во время чтения Евангелия, митрополит произнес гневную речь, требуя отмены опричнины. Иван IV и его опричная свита покинули богослужение. Некоторые историки считают, что именно в этот день в Москве произошло мощное выступление посадских людей, требовавших отмены опричнины. Перепуганный царь поспешил уехать из столицы в Александрову слободу, где стал обдумывать план расправы с митрополитом.
Авторитет Филиппа среди духовенства, боярства, а также, вероятно, и других слоев населения был весьма высок. В повседневной жизни он был безупречен с точки зрения христианской морали. Беспричин ная расправа с ним могла привести к нежелательным для царя последствиям. Поэтому Иван IV решил из бавиться от неугодного митрополита более «законным» путем. Осенью 1568 г. он направил в Соловецкий монастырь своего рода «следственную комиссию» в составе суздальского епископа Пафнутия (личного врага митрополита Филиппа), архимандрита московского Спасо-Андроникова монастыря Феодосия, боя рина Василия Темкина и дьяка Дмитрия Пивова. Посланные вскоре вернулись, доставив царю «дока зательства» недостойного поведения Филиппа на посту соловецкого игумена. В качестве свидетелей в Москву были привезены преемник Филиппа игумен Паисий и некоторые монахи, согласившиеся давать нужные следователям показания.
В начале ноября 1568 г. в Москве состоялся суд над Филиппом. Митрополит не унизился до оправда ний и заявил, что готов немедленно сложить с себя сан и покинуть кафедру. Однако дело зашло уже слишком далеко, и выйти из игры, сохранив жизнь и свободу, оказалось невозможным. Памятливый на обиды царь решил поиздеваться над Филиппом, насладиться его унижением. Он велел ему выслушать все обвинения и исполнять обязанности митрополита до окончания суда и соборного приговора. Выполняя волю грозного царя, церковный собор признал Филиппа виновным в «скаредных делах».
8 ноября 1568 г. опричники во главе с Алексеем Басмановым схватили Филиппа во время богослуже ния в Успенском соборе, сорвали с него митрополичье облачение и в одежде простого монаха, на дровнях отвезли в московский Богоявленский монастырь. Вскоре «инок Филипп» был перевезен в соседний Ни кольский монастырь, где также содержался под строгим надзором.
Падение Филиппа повлекло за собой новую волну репрессий. По своему обыкновению царь расправился со всей родней и близкими опального. За «гордыню» митрополита поплатились клирики и светские лица из его свиты, а также около десятка представителей Рода Колычевых. Голову одного из них Иван распорядился бросить в мешок и отослать в келью, где содержался Филипп.
Когда царский гнев несколько поостыл, он велел увезти Филиппа из Москвы и поместить в тверском Успенском Отроче монастыре. Однако Иван не забыл строптивого иерарха. В конце 1569 г., когда опричное войско во главе с самим царем остановилось в Твери по дороге на Новгород, он приказал Малюте Скура тову расправиться с бывшим митрополитом. 23 декабря 1569 г., выполняя царскую волю, Малюта «возглавием» (то есть подушкой) задушил Филиппа в его келье.
Неуравновешенный, склонный к покаянию, царь, кажется, вскоре стал сожалеть о расправе с митро политом. В начале 70-х годов он уничтожил многих людей, причастных к «делу Филиппа». Уже в 1571 г. был казнен глава «следственной комиссии» опричный боярин В. Темкин. Тогда же исчез с политической сцены дьяк Д. Пивов.
После расправы с Филиппом высшие иерархи почувствовали непреодолимый страх перед царем. Впрочем, Грозный не забывал и о другой стороне дела: жестоко расправляясь с непокорными иерархами, он одновременно давал богатые вклады в крупные монастыри, избегал прямых посягательств на зе мельные владения церкви. Политика «кнута и пряника», которую проводил царь по отношению к высшему духовенству, стала приносить свои плоды. По свидетельству исследователя внутренней политики Ивана IV П. А. Садикова, «митрополиты: Кирилл (1568—1572 гг.), Антоний (1572—1581 гг.), бывший архиепископ полоцкий, и Дионисий (1581—1586 гг.),— из новгородского Хутынского монастыря, — ничем не проявили себя в отношении опричнины и всего «домового обихода» Ивана, покорно исполняя его волю и не протестуя против эксцессов, которым подвергалось духовенство в некоторых случаях; они милостиво разрешали Грозному в его личной жизни самые грубые нарушения церковных догм в вопросе о браке. Пассивен был в массе и митрополичий совет, «Освященный собор», состоявший из высших представите лей черного духовенства»[110].
Во времена Грозного уже не слышно было о просветленных молчанием и «умной молитвой» лесных отшельниках— бесстрашных обличителях несправедливости и жестокостей мира. Царь превращает монастыри в своего рода тюрьмы, где постригаются опальные бояре. Это ускорило внутреннее разложение иноческого «братства», проникновение в монастырь мирских пороков и «соблазнов». Невольные иноки — вчерашние бояре — устраивались в монастырях с привычными удобствами, держали собственный стол и прислугу, кормили и поили у себя в кельях монастырских «соборных старцев».
Иван IV писал инокам Кирилло-Белозерского монастыря: «Ныне бояре разрушили порядок во всех монастырях своими пороками... Иссякло в Троице-Сергиевом монастыре благочестие — и монастырь оскудел: никто у них не постригается и никто им ничего не дает. А в Сторожевском монастыре до чего допились? Некому и затворить монастырь, на трапезе трава растет»[111] .
Раздраженный теми почестями и льготами, которыми пользовались в Кирилловом монастыре опальные бояре Шереметев, Хабаров, Собакин и другие, царь гневно вопрошал иноков: «Хорошо ли, чтобы в Кирилловом монастыре завелись такие порядки, которые заводил митрополит Иоасаф, пировавший в Троицком монастыре с клирошанами, или Мисаил Сукин, живший в Никитском и других монастырях, как вельможа?»
Впрочем, подкупленные богатыми «милостынями» монастырские власти были снисходительны не только к опальным боярам, «о даже и к самым «богомерзким», кровавым царским опричникам. Так, например, в Иосифо-Волоцком монастыре молились «за упокой души» Малюты Скуратова и всей его родни. Домочадцы царского палача регулярно устраивали для братии обильные «корма».
В целом же церковь не нашла в себе сил для того, чтобы остановить кровавый произвол Ивана Грозного. Изо всех разрядов «церковных людей» лишь городские юродивые порой отваживались спорить с Дарем, упрекать его за жестокости, призывать к покаянию и милосердию. Бедные как церковные мыши и бесстрашные как библейские пророки, они были окружены стеной суеверного почтения, сильны молча ливой поддержкой городской «черни». Перед этими безоружными противниками случалось отступать и самому всесильному царю.
Первый патриарх
«...Наша же страна, якоже зрити, благодатию божьей во многорасширение приходит... И сего ради хошу... яко да в царствующем граде Москве устроится превысочайший престол патриарший».
Принятие русским государем царского титула в январе 1547 г. влекло за собой и вопрос о новом, бо лее высоком титуле главы русской церкви. Для русских людей того времени слово «царь» вызывало воспоминания о византийских императорах, рядом с которыми привыкли видеть первосвященника — кон
