Issy les Moulineaux. И сам он – светлый, простой, не-мелочный, 'горний' – без истерики, псевдодуховности и самолюбования.
1 О. Иоанн Ткачук.
2 башни Монпарнаса (фр.).
3 традиционно посещаемом ресторане (фр.).
4 Широкий обзор событий (фр.).
5 баре (фр.).
Четверг, 13 января 1977
На Сергиевском подворье, куда все эти годы не ездил, но куда поехал в связи с новым домом, а то была бы обида. Очень теплый прием: о.А.Князев fait les honneurs de la maison1 . Атмосфера как будто немного лучше.
Завтрак у Андроникова, несчастного, полубольного, полного frustrations2 . Помочь ему трудно, ибо он один из тех людей, которые как-то безнадежно неспособны понять того, что 'происходит', и это несмотря на то, что все читают, за всем 'следят' – рядом с настоящим вопросом (а потому и ответом), рядом с настоящим методом, рядом с настоящим 'делом'. От этого – страдает, но и понять, 'в чем дело', – не может, и объяснить ему этого невозможно. От своей эпохи, своего времени можно страдать , и всякий мало- мальски подлинный христианин не может не страдать. Но свое время все равно нужно принимать , ибо другого нам Бог не дал, и только это принятие делает возможным, во-первых, понимание , то есть 'различение духов', и, во-вторых, пресловутую 'праксис', то есть церковное и богословское 'делание'. После Андроникова – Вейдле. Он с большим 'аппетитом' говорит о себе – о своем здоровье, об 'эротическом' рассказе, который написал – неожиданно для самого себя ('Четыре дня' в 'Новом журнале'). Но все это так мило, так дружески и светло, что, сидя у него, наслаждаюсь. Как будто снова один из тех вечеров – 1945-1946 годов, когда ходил к нему ужинать.
Пятница, 14 января 1977
Все хочу записать: когда летел сюда, видел в аэроплане фильм 'La fete sauvage'3 : о животных. Фильм удивительный, ибо, с одной стороны, весь пронизанный красотой (природы, движений животных и т.д.), а с другой – ужасом борьбы, погони, взаимного убийства и пожиранья. Можно было бы назвать: 'Убийство в раю', ибо абсолютно очевидны и рай , отражаемый все еще миром животных, и смерть, страшная и жестокая, и, главное, inйluctable4 , в этом раю воцарившаяся. Но особенно поразила одна сцена: погоня – длинная-длинная – какого-то большого животного (волка? пантеры? не помню) за зайцем. И музыка и песня, аккомпанирующие эту с самого начала безнадежную погоню, этот полет к смерти и крови… Не музыка даже, а какой-то нарастающий речитатив, со все время повторяющимся воплем: '…le refuge c'est toi.. .'5 . Это было прекрасно и страшно, и с тех пор все время звучит в памяти. Завтрак на службе у Пети Чеснакова с ним, о. Борисом Бобринским и Аником Чеканом. Они берут мое интервью для [журнала] – все о том же: о судьбе Православия в 'современном мире'. Длинная, трехчасовая всенощная на rue Lecourbe. Храмовый праздник – преп. Серафим. Акафист.
Вечером – Синявский [по телевизору]. Впечатление псевдоглубины…
1 радушно принимает (фр.).
2 Frustration (фр .) – фрустрация, разочарование, неверие в свои силы.
3 'Дикое пиршество' (фр.).
4 неизбежная (фр.).
5 '…убежище, это ты…' (фр.).
Суббота, 15 января 1977
Литургия – праздничная и радостная – на гuе Lecourbe. И тоже праздничный завтрак на Parent de Rosan [у Андрея] – с девочками и бабушками.
Последняя прогулка по Парижу: place Vendфme, Tuileries. Мокрая grisaille1 парижской зимы, но так подходящая Парижу. Когда шел по Tuileries, выглянуло солнце – и вот за пустыми ветками единственная в мире перспектива гае Rivoli… А потом вид на Citй с его башнями с [моста] Pont des Saints Pиres. Прекраснее этого ничего в мире нету.
Воскресенье, 16 января 1977
Литургия на Exelmans. Потом преуютные два часа с мамой. Всегда подсознательный вопрос: не в последний ли раз? И сразу сжимается сердце…
Crestwood. Вторник, 18 января 1977
Вчера прилетел в Нью-Йорк в три часа дня. Совершенно чудовищный мороз – минус 25°! Праздничная, белая Америка с аэроплана. Наслаждение от возвращения, уюта, дома. Уютнейший вечер с Л. Сейчас иду в семинарию – еще один 'антракт' кончился, еще раз мой 'Париж' претворяется в память.
Среда, 19 января 1977
В Париже читал, а в аэроплане кончил новый том дневника Жюльена Грина, 'La bouteille а la mer'2 ,1972 -1976; с меньшим интересом и удовольствием, чем обычно. Как-то не совсем убеждает это 'стопроцентное' христианство, да еще мистическое, одновременно требующее, чтобы жизнь была удобной, красивой, спокойной, утонченной, чтобы Церковь была такой, какой 'я ее по любил в пятнадцать лет', чтобы можно было все время ездить то в Вену, то в Италию, то в Швецию любоваться позолоченными украшениями и т.д. Бог знает, что меня не меньше, чем Грина, раздражает 'левое' христианство и весь окружающий нас балаган… Но этот 'нарциссизм' утомляет, при всем совершенстве языка.
Начал Franchise Levy 'Karl Marx, Thistoire d'un bourgeois allemand'3 . Занимательно следить за этим восстанием 'gauchisme'a'4 против Маркса. Со страстью, доказывающей, что перед нами – религиозный кризис, падение 'бога'.
Все тот же чудовищный мороз. И паника, разводимая по телевизору.
Вчера – утро в семинарии. Погружение в дела-делишки. После обеда – попытка засесть за 'Литургию', 'включить' ритм работы, сравнительно неудачная, из-за волны еще не успевшего 'осесть' парижского возбуждения, праздничной суетности.
1 гризайль; пейзаж в серых тонах (фр.).
2 'Бутылка в море' (фр.).
3 Франсуазу Леви 'Карл Маркс. История немецкого буржуа' (фр.).
4 'левизны' (фр.).
Мой 'Праздник на Аляске' напечатан и в 'Русской мысли', и в 'Новом русском слове'.
Новый – 10-й – номер 'Континента'. Чем определяется тот безошибочно советский стиль, что насквозь пронизывает его? Это действительно другой язык, совсем другое 'звучание' фразы. Но хотелось бы более точно определить, как, где, почему начинается это 'другое'. Потому что оно не только у выходцев 'оттуда', но, например, и у солидаристов1 . Было бы интересно проанализировать эти языки – 'эмигрантский', 'советский' и т.д. И не только языки. Об этом думал, слушая в Париже советские песни (в фильме о Синявском), имеющие такой успех в эмиграции. В чем разница между 'На сопках Маньчжурии' и 'Из Румынии походом шел Дроздовский славный полк' – и 'Когда я вернусь' Галича? Но в том, что разница есть, я не сомневаюсь. Я ее слышу , но не могу определить.
Laberthonniere когда-то написал нашумевшую (и запрещенную) книгу: 'L'idealisme grec et le realisme Chretien'2 . Мне думается, что можно и нужно было бы написать книгу: 'О реализме Православия и романтизме (нет, не идеализме) православных'. Думаю об этом, вспоминая службы в Париже – на rue Daru, на Lecourbe, на Olivier de Serres, на Exelmans. Абсолютный (я не преувеличиваю) разрыв между содержанием (что читается, поется, 'совершается') и его восприятием молящимися. Бессознательный, лучше – подсознательный испуг от мысли, что вдруг 'станет понятным'. Но все, слава Богу, густо покрыто лаком
