диссидентов направо – к Православию (!), русскому национализму и, конечно, антисемитизму. Статья гнусная , другого слова не найти. Вся она сплошная инсинуация, преподносимая ничего о России не знающему американцу (ибо напечатана в 'New York Times Magazine'). Цель – создать недоверие, возбудить против … Марксизм с его интернационализмом и эгалитаризмом куда лучше…
Вчера утром передача по телевизии беседы с А. Гинзбургом (которую я переводил) в моем кабинете в семинарии. Тут, в отличие от подлости, что пронизывает статью О. Карлайл, – подлинный свет.
1 'Икона и топор' (англ.).
470
Спокойный, 'рабочий' week-end с чудной солнечно-прохладной погодой за окнами. Бился, если так можно выразиться, над 'Таинством покаяния', над его историческими, богословскими, психологическими 'метаморфозами'. Всегда то же удивление: оказывается, 'богословие' попросту ничего путного по этому вопросу не сказало. Как, почему из таинства примирения с Церковью превратилось оно в нашу современную трехминутную исповедь? Как, почему все миряне превратились в 'отлученных'? На все это ответов нет, никто этим не занимался, а между тем для Церкви, для ее, так сказать, 'повседневной жизни' нет проблемы более насущной. Что такое 'разрешение грехов'? В чем состоит власть 'вязать и решить'? И так далее. Выходит так, что, за что ни возьмешься – реальное жизненное, – всегда оказываешься перед 'целиной' и нужно все начинать сначала, причем и само это 'начало' неясно…
Я не сомневаюсь, что, несмотря на все 'метаморфозы', в таинстве покаяния есть преемство, есть какое-то основное, глубокое подлежащее , то есть сама реальность, сама сущность покаяния , неотделимое от сущности христианства. Христианство есть покаяние, и потому Церковь есть таинство покаяния, и потому в Церкви есть таинство покаяния. Но уразуметь, вскрыть подлинный смысл и содержание этого тройного есть нелегко. Ибо тут-то и начинает все двоиться, становиться двусмысленностью. Покаяние – тоска не по 'праведности', а по Богу: 'Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене…'1 . В отрыве же от этого своего 'теоцентризма' оно становится 'антропоцентрическим' и неизбежно скользит либо к юридизму, либо к психологизму… Но как 'реставрировать' это таинство, если сами верующие принимают эту редукцию, ибо ею пронизана вся наша культура?
Начал также 'набрасывать' главу 'Таинство воспоминания' и сразу же вижу, как это будет трудно…
Вторник, 18 сентября 1979
Письмо от мамы, все в повтореньях, в каракулях…
Несколько спокойных часов вчера и постепенное погружение в 'Таинство воспоминания'. И, как всегда, только начав писать, узнаю, что я хочу или, вернее, что надо написать. А удастся ли, это совсем другое дело.
Статья Флоровского в старом номере 'Вестника' (108-110) 'Три учителя' – о Гоголе, Достоевском, Толстом. Защищает подлинность религиозной драмы Гоголя и, так сказать, 'неподлинность' ее у Толстого.
Четверг, 20 сентября 1979
Вчера весь вечер с А. Гинзбургом, который ночует у нас перед выступлением сегодня на [собрании] 'Freedom of Faith'. Хорошее, светлое, но вместе с тем и как бы мучительное впечатление. Мучительное из-за все время 'нажатой педали', возбуждения, раскаленности.'Или это говорит во мне западная
1 Пс.50:13.
471
успокоенность, нежелание все время с кем-то 'сострадать', о ком-то волноваться? Так сказать, реакция эгоизма?
Моя вечная попытка понять 'идейное' положение там . Я спрашиваю его об 'удельном весе' разных течений. Группа Литвинова, Шрагина, 'Самопознание': устарело, не действует, не соответствует. 'Континент': была масса надежд, но журнал оказался не 'тамошним', заграничным, голосом добровольно уехавших. Оценки, близкие к солженицынским, но без злобы и презрения. Главное – надо все время быть там ('…я на Америку решил смотреть в полглаза, боюсь увлечься и забыть …'}. Хотел бы личного, человеческого мира, несмотря на разногласия. Вообще все в мире оценивается с точки зрения положения там , все остальное абсолютно вне поля зрения, не представляет решительно никакого интереса. У него нет отталкивания от Запада, наоборот, но Запад, Америка – 'не модель'. Их диссидентство 'там', жизнь в борьбе, в напряжении – это как бы потерянный рай, вне которого они чувствуют себя, как рыба на суше… Не знаю, но после такого вечера чувствуешь огромную усталость и, что еще хуже, внутреннее отчуждение, и это несмотря на симпатию, на то, что человек притягивает к себе.
Вчера же – до Гинзбурга – завтрак с С.М. Опыт другого 'солипсизма': весь мир есть только вопрос, будет ли он или не будет рисовать. И тоже впечатление от человека самого – светлое.
После радио 'Свободы' – короткая встреча с Владимиром Рифом. Этот уже пробивается, на пути к удаче, если не к успеху.
Вот так за один день погружение в три предельно 'личных мира'. Если этих трех людей посадить вместе, они решительно не знали бы, о чем друг с другом говорить, поскольку каждый абсолютно занят если не собой (Гинзбург), то своим . И каждый, наверное, считал бы, что мир и забота других неинтересные, не заслуживающие внимания, потеря времени… Моя же, мною никак не выбранная и всегда меня тяготящая, роль – их слушать. И пока я слушаю, во мне действительно, непонятным для меня самого образом, живет интерес к тому, о чем они говорят, или, точнее, к ним. Но кончается разговор, и как бы ничего не остается. И я опять спрашиваю себя: что это – самозащита, нежелание to get involved?1 Равнодушие? И значит – грех? Да, наверное, и это. Но не только это. А и что-то отдаленно сродни фетовскому – '…жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем'. Просиял, сияет – в каждом из них, но как-то попусту (так мне кажется) тратится. Гинзбург говорит, что разделяет солженицынское осуждение, отбрасыванье пустых разговоров, 'траты времени', так сказать – 'наслаждения Парижем' (мы говорим о его возможной поездке на съезд РСХД в ноябре). Все должно быть 'на пользу' делу . И, пожалуй, именно в этой точке я мгновенно, инстинктивно, целостно 'отчуждаюсь' от них. За 'делом'-то – самым важным, самым положительным – так часто и не остается времени не просто для жизни, а для встречи с жизнью или, по-другому, для опытного восприятия того, ради чего – все 'дела'. Опять мой Жюльен Грин: 'Tout est ailleurs…' He знаю, может быть, я 'нечестиво' ошибаюсь, но что-то именно такое (груз 'дела') мне слышится в словах Хри-
1 быть вовлеченным (англ.).
472
ста: 'Доколе буду с вами, доколе буду терпеть вас?'1 . И это совсем не противоречит Его всецелой любви и самоотдаче этим 'вам'. Эта скорбь от того, что не видят они 'главное', которое уже не есть и 'дело', а претворение, увенчание его в жизни, и в жизни с избытком. В мире сем всякое 'дело' в каком-то смысле проклято и 'спасается' только, когда – ради жизни, ради приобщения к ней. Без этой отнесенности оно становится 'идолом' и мукой. Что для любого 'дела' может значить: 'В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом'2 или какая польза от того 'дивного сна', в который погружает нас 'студеный ключ, играя по оврагу…'?3 А между тем все, почти все в нашей жизни зависит от этих 'прорывов', ибо в них дается нам опыт жизни.
Суббота, 22 сентября 1979
Распрощавшись вчера, после его выступления в семинарии, с Гинзбургом и
