ДНЕВНИКИ

2 Так проходит слава мирская (лат.).

3 1Кор.2:9: '…не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его'.

4 разделять (мнение, вкусы и т.п.) (англ.).

478

Вторник, 9 октября 1979

Папу – в Catholic University1 – пришлось ждать очень долго. Он опаздывал почти на полтора часа. Огромный auditorium2 набит до отказа 'академиками' – то есть разноцветными докторскими мантиями, и духовенством. Оркестр играет безостановочно какие-то шумные марши, что делает это ожидание мучительным. Папа почти рядом – в Shrine of the Immaculate Conception3 , где – как потом выяснилось – выступали какие-то протестующие монашки…

Наконец он появился. Пароксизм восторга (я такого нигде и никогда не видел). Не думаю, при этом, что люди, собранные там, были специально 'паписты'. Нет, скорее – типичные американские интеллектуалы, с изюминкой цинизма. Но и они вопили и свои треугольные чепчики бросали в воздух, и при этом долго. Пока он шел – медленно – через аудиторию, хор и оркестр гремели 'Tu es Petrus' Листа… И вот мне 'почувствовалось' – и не только в воскресенье утром, в 'физическом' присутствии Папы, но и до этого, когда я по телевидению следил за ним, – что люди, толпа, впадающие в этот восторг, впадают в него не потому, что видят в нем Петра или Христа, а наоборот – 'веря' в него, уж, так сказать, заодно принимают, без особого интереса, и Петра, и Христа, и вообще христианство. Нужен этой толпе он, Папа, нужен как 'манна', как присутствие, физическое, 'сверхъестественного'. Сопротивляются этому психозу, относительно свободны от него те, кто, как эти несчастные монашки, патологически ищущие священства, уже одержимы чем-то другим… Все та же жажда 'священного'. И мне делается страшно за 'религию'.

И также другой соблазн ее, который в эти дни был лишний раз 'явлен' мне в разговорах о тех или иных 'батюшках', – благочестие. Смотря на иных 'батюшек', гулявших по саду на Education Day, можно физически ощутить их обожествление ряс, скуфеечек, всего, что составляет это видимое 'благочестие'. А потом почти о каждом из них узнаешь, что они осуждают всех других за 'недуховность', 'неблагочестие' и т.д.

Люди мучают друг друга : ощутил это как суть и тяжесть зла после нескольких разговоров вчера, как мучительную, иррациональную силу его.

Днем вчера встреча с Ю.П.Иваском. Постарел, но все такой же. 'Сейчас важен теосис… Почему не пишут о теосисе ?' Но человек он светлый и живет светом . И этот свет и меня очищает от всех этих мучительных ощущений…

Среда, 10 октября 1979

Утром в семинарии – прием студентов, вернее – расхлебывание мелких и крупных драм, разыгравшихся в связи с Education Day. И всюду один и тот же двигатель – гордыня, то есть ужасающее, болезненное ощущение своего 'я', амбиция, патологическое искание той 'деревни', ничтожной и неважной, в которой зато 'я' буду первым…

4 Католическом университете (англ.).

5 зал (англ.).

6 Храме Непорочного Зачатия (англ.).

479

Четверг, 11 октября 1979

Мое несчастье в том, что от меня всегда требуют (и Солженицын, и его противники), так сказать, безоговорочного согласия с их установкой, принятия ее целиком. А это для меня невозможно, ибо, мне кажется, я вижу правду и ложь каждой из них, то есть я понимаю, например, что в 'Милюкове' (это почти имя нарицательное) можно видеть и тьму, и свет. Но на это 'и… и' русские не способны. Максимализм, присущий русским, распространяется на все области жизни и даже особенно на те, в которых он неизбежно приводит к идолопоклонству. Поэтому русские споры так бесплодны. Борьба всегда идет на уничтожение противника. Упрощенно можно сказать, что если Западу свойственна релятивизация абсолютного, то русским в ту же меру свойственна абсолютизация относительного. И корень этого – в антиисторизме русского сознания, в вечном испуге перед историей, то есть сферой 'перемены', сферой относительного. Испуг перед Западом, испуг перед 'реформой' – мы так и жили и живем испугом. Власть боится народа, народ боится власти. Все боятся культуры, то есть различения, оценки, анализа, без которых культура невозможна. Отсюда всегда эта пугливая оглядка на прошлое, потребность 'возврата', а не движения вперед. Русское сознание ностальгично, ностальгия его по 'авторитету', который легче всего найти в прошлом… Не случайно же из всего прошлого – религиозного – России Солженицын выбрал (сердцем, не разумом) старообрядчество, этот апофеоз неподвижности и страха перед историей. И столь же не случайно ненавидит Петра и петровский период – то есть 'прививку' России именно истории. Русское сознание 'историософское', но не историческое. Все всех зовут куда-то и к чему-то 'возвращаться', причем возврат этот – типично 'историософская' логика – оказывается, одновременно, и концом, завершением истории посредством апофеоза России. Если будущее умещается в эту схему, то только как конец… И вот потому-то свобода так мало нужна. Она не нужна, если абсолютизируется прошлое, требующее только охранения и для которого свобода – опасна. Она не нужна, если будущее отождествляется с 'концом'. Свобода нужна для делания , она всегда в настоящем и о настоящем: как поступить сейчас, какую дорогу выбрать на перекрестке. Но если душа и сердце томятся о прошлом или о конце, то свобода решительно не нужна. 'Русоненавистники' ошибаются, выводя большевистский тоталитаризм из самой русской истории, из якобы присущего русскому сознанию рабьего духа. Это ничем не оправданная хула . Из русской истории, наоборот, можно было бы вывести почти обратные заключения. В русском сознании силен дух оппозиции, противостояния и даже индивидуализма. Мне даже кажется, что стадное начало сильнее на Западе (порабощенность моде – будто то в одежде, будь то в идеологии). Если русский чему-то 'порабощен', то не власти как таковой, а 'сокровищу сердца', то есть тому, что – большей частью слепо и потому почти фанатически – любит и чему, потому, поклоняется … Но вот что страшно: из всех объектов его любви наименьшее место занимает истина . Я бы сказал, что если говорить в категориях греха, то грех – это отсутствие любви к Истине . Отсюда то, что я назвал бессмысленностью споров. Ибо спорить можно об Истине, о любви спорить бесцельно (что 'красивее' – юг или север, решается не по

480

отношению к Истине, а 'любовью' сердца). 'Люди более возлюбили тьму, нежели свет'1 . Эти горестные слова Христа как раз об этом. И горесть-то их ведь в том, что любят эти люди тьму не за то, что она тьма, а потому, что для них она свет … Болезнь, присущая русскому Православию, именно здесь. Меня всегда поражает, как совмещается в ином, самом что ни на есть 'православном' и 'церковном' русском абсолютизм 'формы' (панихидки, обычаи) с невероятным релятивизмом по отношению к содержанию, то есть к Истине. Тот же человек, который требует от меня, чтобы я венчал его дочь с магометанином, может яростно осуждать меня за измену Православию, то есть его форме (чтение тайных молитв вслух, например…). Он может говорить, что богословие не нужно, и фанатически держаться за старый стиль и т.д. Но о чем бы он ни спорил, чем бы ни возмущался и ни восхищался – критерием для него никогда не будет Истина … А так как именно Истина и только она – освобождает , русский действительно обычно – раб своей 'любви'.

Суббота, 13 октября 1979

Полтора дня в Чикаго: встреча с православным духовенством в четверг вечером, лекция в 'cluster'2 чикагских богословских школ, завтрак и ужин с богословами, все это в необычайно дружеской и братской атмосфере, некий дар радости и счастья. И на фоне любимого мной Чикаго, солнечного, но уже такого осеннего дня. Словно 'передышка', ибо впереди, на следующей неделе, – собор епископов, и на душе неспокойно: так мало среди них единства и так много