ДНЕВНИКИ

страшно: именно возлюбили , а не просто, по слабости, сдались ей…

1 От sordid (англ.) – отвратительный, отталкивающий, низменный.

Из стихотворения М.Лермонтова 'И скучно, и грустно…'

3 Ин.3:19.

Четыре часа дня. Только что вернулся из поездки – с Д[авидом] Дриллоком и Ж.Дворецким в имение этого последнего, которое он хочет подарить семинарии. Изумительное место: озеро, четыреста акров, уютнейшие каменные постройки. Был туман, полное безветрие, совершенная тишина. И все это как некое несомненное утешение. И такое же утешение – Д.Дриллок, его дружба, доверие, щедрость.

Среда, 28 октября 1981

Расстался наконец с Оденом. Последние главы – о старении, о приближении к смерти, о растущем одиночестве. Тайна человеческой жизни. И какими ничтожными и попросту греховными – в свете этой тайны – становятся наши оценки, суждения и приговоры. 'Мне отмщение – и Аз воздам'1 . И что-то – да, великое – начинает просвечивать под конец… Наверное, из чувства этой тайны – моя любовь к биографиям. Ибо по-настоящему, духовно, интересен в 'мире сем' только человек, только его 'единственность' и в ней – 'избранность'. Только человек всегда, вечно, изначала – 'трансцендирует' мир сей, ибо по самой природе своей он – 'жилище двух миров'. И Евангелие – благовестие – обращено к этому второму (или первому), то есть тайному, трансцендентному человеку, как к нему обращена, для него существует и сама Церковь. Возвращаясь к Одену, можно тогда сказать так: этой 'трансцендентной' сущности своей он пребывает – пожалуй, сквозь всю свою жизнь – верным , ей служит своим поэтическим даром. Более верным, чем 'моральные' люди, которые в мире сем у себя дома, для которых христианство само без остатка укладывается в 'мораль', в 'как', а не в 'что'…

'Как будто душа о желанном просила…'2 . В этом сущность поэзии, ее тайна, ее единственность, ее призвание. Она знает что-то, свидетельствует о чем-то, чего 'научное богословие' не знает, о чем, во всяком случае, не 'свидетельствует'.

В понедельник, служа раннюю Литургию (св. Димитрий Солунский), вспоминал о смерти в этот день в 1933 году генерала Римского-Корсакова. Это он, пичкая меня – одинадцатилетнего мальчишку – стихами, 'привил' мне не просто любовь к поэзии (или к 'культуре'), а. сам того не зная, некую 'печаль по Богу', которую – это я твердо знаю – я все время предаю и заглушаю в себе, но которая, тем не менее, мне была дана и остается 'данной'.

Понедельник, 2 ноября 1981

Погружение – молниеносное, на два дня! – в Париж. В пятницу и субботу в Монжероне: заседание совета РСХД, коего председателем я стал в результате всех парижских трагедий. Все прошло мирно и даже, по-своему, конструктивно. И все же в итоге этих двух дней ощущение конца, умирания. И рассуждали мы, в сущности, об 'искусственном дыхании'. Движение, как и все дру-

1 Рим.12:19.

2 Из стихотворения К.Бальмонта 'Безглагольность'.

гие 'деятельности', было органической частью так называемой 'первой эмиграции'. А она-то и 'кончается'. И потому и заседаем мы, и рассуждаем в безвоздушном пространстве. Тут действует закон, согласно которому организация, 'деятельность' переживает то, что она 'организует', то дело, ради которого она была организована. Есть что-то в этой 'верности' высокое и благородное, но вместе с тем и вредное, ибо она лишает возможности распознать то 'дело', что приходит на смену бывшему, распознать саму реальность, ее нужды, ее смысл.

Не замечают православные, что к ним с Запада приходят 'любители' этого 'старения', ностальгии, духовного романтизма, люди, выключающие себя из ответственности , люди, для которых вся проблематика сводится к проблеме, когда закрывать и когда открывать за Литургией Царские врата… Идея 'молодых': организация паломничества в Константинополь(!?). Это поистине символично: нас всегда тянет туда, где что-то было , но чего больше нет.

В аэроплане, возвращаясь в Нью-Йорк, читал книгу Raymond Aron 'Le spectateur engage'1 . С каждой строчкой этого неверующего человека я соглашаюсь, соглашается христианин во мне . 'L'homme est dans 1'histoire, 1'homme est historique, 1'homme est histoire'2 (57). Тут все: и связь человека с миром, и свобода его от мира, и цель его жизни… Свобода, ответственность, различение добра и зла… И все – в отличие как от утопистов (Сартр и К°), так и эскапистов ('религия') – светлое …

Париж: серый, задумчивый, бесконечно прекрасный. Ничего ему не подходит так, как осень, как это серое небо, через которое нет-нет да и прорываются бледные, слабые лучи солнца – и тогда так ощутимо становится le temps immobile.

Среда, 4 ноября 1981

Тридцать пять лет сегодня с моего дьяконского рукоположения на Сергиевском подворье… Служил утреню. Евангелие о Христе, заснувшем в бурю, о страхе и панике учеников. 'Где вера ваша?' (Лк.8:25). Вот так и я – в унынии, в обиде, в гневе все эти дни. Страх за Церковь, за семинарию. Сегодня с утра повторяю себе: 'Где вера твоя?'

Расстался вчера с R.Aron – как с другом. И опять, опять чувствую – насколько это ближе к христианству, чем эта все разрастающаяся 'псевдодуховность'.

Почти весь день вчера и несколько часов сегодня разбор книг, расстановка их на новых полках. Расставлял и думал: сколько написано! Сколько усилий, страсти, времени вложено в каждую из этих книг. И как быстро 'проходит образ их', и стоят они на полках, словно на книжном кладбище. Да, несколько сот, может быть, несколько тысяч из них остались так или иначе живы . Но на каждую – сто тысяч безнадежно забытых… А все-таки все вместе они 'со-

1 Раймона Арона 'Ангажированный зритель' (фр.).

2 'Человек – в истории, человек историчен, человек есть история' (фр.).

здавали культуру', каждая, умирая, погружаясь в забвение, оживала и живет в целом. Каждая в чем-то, в ком-то, как-то прибавляла в мире либо света, либо тьмы. Как редко, например, я читаю Блока или даже Пушкина. Но был бы я тем же самым, если бы не прочитал их когда-то? Да что Пушкин и Блок. Даже Мегре с его дождливым Парижем где-то вошел в меня, в мое 'мироощущение'. Отсюда – страх за теперешнюю молодежь, ничего не читающую, живущую без памяти, вне памяти, но 'интересующуюся Церковью'. Но чем можно 'интересоваться' в Церкви? И потому интерес этот растворяется в клерикализме, в сплетнях о епископах… Скажут, никакой 'культурой' Христос не занимался. Неправда. Каждое слово его – о Царстве Божьем, о Давиде, о 'древних' – предполагало знание, понимание, память о том, что Он говорил, к чему звал, что обличал. А современному человеку нужно три года богословия, чтобы понять Послание к Галатам.

Отзывы в газетах на прославление 'новомучеников': 'Russian sect canonizes Nicholas II…'1 . Как не понять, не почувствовать, что 'прославлять' Государя в Нью-Йорке, да еще с банкетом в Hilton – нельзя!

Суббота, 7 ноября 1981

В английских лекциях Набокова о русской литературе – неожиданная для меня глава о Чехове, о глубине, о человечности его. Неожиданная потому, что я начал эту книгу 'кровожадно' – и вдруг…

Вчера вечером в Бостоне: русская вечерня, русская лекция для 'третьих'. Человек шестьдесят. Удовольствие, радость от 'русскости', от той смеси – чего с чем? – которая, как ни верти, единственная в мире. Пожалуй, нужно признать существование этой пресловутой 'русской души'. Потом ужин у Померанцевых. Продолжение 'того же', той же смеси. 'Русские разговоры'.

Красота Бостона в скупом свете ветреного сумрачного дня. Вечером, в