ДНЕВНИКИ

должны быть миролюбивыми… А от отвращения, ненависти к тому хамству , что торжествует в мире, к этим цирковым 'нациям', как Аргентина и прочие 'банановые республики'. Помню, как в 40-м году, когда немцы заняли Париж и казалось – ничего не могло их остановить, предотвратить высадку в Англии, я тревожился за Англию. Много у этого народа грехов. Но есть что-то в нем, что только в нем, и мне казалось исчезновение этого 'что-то', разгром его грубой и механической немецкой армией – непоправимо, означает гибель мира, в котором можно жить и дышать. И вот теперь мне страстно хочется, чтобы старый, потрепанный, облезлый лев проучил этих брюнетов с усиками, этих варваров и пошляков… А ведь вот-вот прольется кровь. Из-за чего? Из-за Фолклендских островов!

В 'L'Express' статья Солженицына. Все о том же: о непонимании Западом России, сущности коммунизма и т.д. О нравственном падении, об извращении свободы… Все абсолютная правда, все верно. Но можно заранее сказать, что не подействует . И не только не подействует, а окажется counterproductive2 . Почему? Да потому, что все в этой статье пронизано нелюбовью к Западу, к Америке, почти нескрываемым презрением ко всему 'западному'. И это не может не почувствовать читатель. А вот в России все серьезно, все на глубине, все 'настоящее'. И в семидесятилетнем владычестве большевиков повинны все – кроме России и русских…

В Америке, в 'диаспоре' Православие, впервые за много веков, получило свободу . Свободу от империй, от государственной власти, от земледельческого гетто, от этнического гетто и т.д. И вот, попробовав этой свободы, стихийно ринулось назад, в гетто , и предпочитает жить так, как жило под турецким игом, под петровской реформой, во всех видах рабства. Закройте все двери и окна! Из них дует! И постепенно закрывают. И молодые американцы с восторгом устремляются в это гетто, в мракобесие, обсуждение 'канонов', облачений и где можно купить настоящий афонский ладан…

Пятница, 30 апреля 1982

Что это – старость? Ахматовское 'маразм крепчал'? Я сижу часами над маленькой статьей, переписываю все тот же первый параграф первой страницы и… ни с места. То же самое с главой 'Таинство Духа', с моей keynote address1 на 'Синдесмосе' и т.д. Или же это потому, что я достиг возраста, когда хочется

1 'убежденный член Епископальной Церкви' (англ.).

2 приводящей к обратным результатам (англ.).

3 речью, задающей тему и тон собрания (англ.).

либо 'настоящего', либо ничего… Не знаю, но проходят дни за днями, и как будто все растет этот паралич. Вот и сейчас я взялся за эту тетрадку, чтобы 'оттянуть' момент очередной встречи с постылой первой страницей.

Вчера – старый приход [в Коннектикуте]. В нем долго служил о. П[авел] Л [азор]. И все равно все то же самое: петиции прихожан (не говорящих по-русски) увеличить число чтений и пения на церковно-славянском языке, те же сплетни, та же бессмысленная борьба со священником, короче говоря – то же 'гетто', о котором я писал вчера. Какой-то абсурдный мир. Стена, которую ничто не пробивает. С другой же стороны – приходы, в которых как будто стена 'пробита', где, внешне хотя бы, все в порядке. И тут тоже какой-то тупик. Не потому ли это, что вне органического 'православного мира' Церковь воплотилась, да и не могла не воплотиться, – в приход , и это значит – в организацию , с точно определенным членством, необходимостью заботиться об 'имуществе', с властью, административными заботами и т.д.? Церковь стала организацией среди организаций, активностью среди активностей. Но она этим никогда не была. В первохристианский период, в эпоху отвержения ее миром она была эсхатологической 'реальностью' и никакой специфической 'мирской', то есть в мире, 'активности' не имела да и не могла иметь. Средоточием ее жизни была Евхаристия – таинство претворения не только хлеба и вина в 'небесную пищу', но и самого мира, самой жизни в нем – в предвосхищение, предвкушение грядущего Царства Божьего. Поэтому Евхаристия была таинством Церкви – Церкви как общины (синаксис), Церкви как любви (милосердие, агапи), Церкви как знания (Слово Божье), Церкви как 'исполнения' всего во Христе.

Затем наступила 'христианская эпоха'. Все в данном народе стали христианами, возникло 'мирянство' как новая форма христианской жизни. 'Мирянин' – это не тот, кто вне Церкви (как в раннем христианстве), а тот, кто, в отличие от 'клира', живет жизнью мира, его, так сказать, 'освящает' верой, знанием, молитвой и т.д. Освящение мира неотмирной верой, времени – эсхатологией, земли – небом. Церковь освящает мирянина – причащая его Царству Божьему, но тем самым освящая и его жизнь в миру, указывая ему – хотя бы в идеале – смысл жизни: 'Да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте'. Да, Церковь стала храмом, культом, 'прикасанием мирам иным', но этот храм и этот культ – это 'касание', эта эсхатология – были отнесены к миру как откровение, дар, возможность 'новой жизни', знания самой жизни как нового творения.

Этот христианский мир, мир, Церковью 'сопряженный' с чаянием Царства Божия, на наших глазах пал. Но парадокс и трагедия этого падения, этого распада в том, что распался он как раз в ту самую меру, в какую сама Церковь отказалась от своей эсхатологической функции в нем, приняла участие в его 'активности', отождествила себя с этой активностью, стала буквально частью мира, его организации и деятельности.

'Секуляризация' мира началась как освобождение от 'Церкви' – не от веры, от 'клерикализма' – не от 'мирянства'. Но Церковь-то в том и виновата, что она в каком-то смысле уничтожила 'мирянство'. Уничтожила, с одной стороны, превратив их в 'клиентов' клира, а клир в жрецов, обслуживающих

их 'духовные нужды', с другой же – потребовавши от них 'религиозной' деятельности, сделав их 'обслуживанием' нужд Церкви, членами 'церковной организации'.

Вот, следовательно, два полюса мирянской психологии , особенно очевидные в диаспоре, то есть там, где отсутствуют даже 'развалины' органического христианского мира.

(а) Это, во-первых, психология 'клиента', самого решающего, что ему от Церкви нужно и в каком виде. Он может хотеть и того, чтобы 'Церковь' была его связью с родиной, детством и т.д., и того, наоборот, чтобы она была, скажем, 'стопроцентно американской'. Он хочет либо 'русской' – полуночной Пасхи, либо 'карпаторосской' – с обедней в пасхальное утро и т.д. ad infmitum1 . А так как он 'клиент', за все платящий и содержащий на свои средства 'обслуживающий' его клир, то всякое сопротивление клира, ссылки на какие-го непонятные и никому не нужные 'правила' и на 'дисциплину' кажутся ему, клиенту, абсолютно ненужными, злой волей священника, проявлением его 'властолюбия'.

(б) Это, во-вторых, психология 'церковного активиста' – 'помогающего' Церкви, активного члена организации. Это Церковь ему сказала, что суть его мирянства – в 'обслуживании' им нужд Церкви, что он должен 'помогать' Церкви. Вот он и помогает. Поскольку, однако, 'работа' эта главным образом 'административная', 'хозяйственная', 'финансовая' – он не понимает, почему 'клир' должен руководить ею…

Целью Церкви стала сама Церковь, ее организация, ее 'благосостояние', ее 'успех'.

Суббота, 1 мая 1982

Продолжение. Западная Церковь участие в жизни 'мира' поняла как 'клерикальную власть' над миром, когда же 'мир' власть эту отверг – она прибегла к прямому участию в политике : сначала 'правой', потом 'левой'. Но это участие обрекает христианский Запад на своего рода шизофрению. Ибо та 'политика', в которой Церковь принимает участие, так сказать, a part entiere2 горизонтом своим имеет – и не может не иметь – только 'мир сей'. Эсхатология тут сведена к утопии, но утопия с христианской точки зрения есть не только ошибка, но и ересь , подлинная ересь нашего времени. Ересь тем, что ударение в ней перенесено с личности, с человека на 'структуры' – общественные, идеологические и т.д. Не случайно те христиане, что всецело отдаются утопии и борьбе за нее, принимают марксизм, 'исходят' в своем поведении из 'классовой борьбы', одним словом – целиком принимают идейно-эмоциональную сущность 'утопизма'.