ДНЕВНИКИ

характере этого упора, в его диапазоне. Я вспоминаю, как в какой-то момент моей жизни, после нескольких лет увлечения (под влиянием о. Киприана, конечно) 'византинизмом', Византия стала для меня скучной и пресной. Я почувствовал, что отождествление Православия с византинизмом – губительно, грозит сужением православного сознания. Православие нуждается не в возврате к византинизму, а в оценке этого последнего, в оценке его места в истории и жизни Церкви. А вместо этого произошел как раз 'возврат', превративший Византию в идола. Типичное идолопоклонство: либо перед Западом, либо перед Византией. А евразийцы прямо махнули к Тамерлану и Чингис-хану. Не дается русским самостоятельность, свобода – ни мысли, ни души. Всегда они в 'пленении' каким-нибудь очередным идолом, максимализмом, чьей-то чужой 'целостностью'. Так же и интеллигенция 'возвращалась' к Церкви и Православию как к чему-то внешнему и сразу же, оказавшись внутри Церкви, отказы-

1 Из стихотворения О.Мандельштама 'Вот дароносица, как солнце золотое…' Правильно: 'Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули / О луговине той, где время не бежит…'

2 'Любить до смерти кого-то, кого ни следа никогда не видел, ни голоса не слышал, – в этом все христианство. Человек стоит у окна и смотрит на падающий снег, и вдруг в нем разгорается радость, невыразимая человеческим языком. В глубине этой единственной минуты он испытывает таинственное спокойствие, которое не затрагивают никакие его внутренние волнения: тут и есть пристанище, единственное, потому что рай это не что иное, как любовь к Богу, и нет худшего ада, чем остаться без Него' (Жюльен Грин. Дневник II. 1940-1945. Плон, 41-42) (фр.).

валась и от мысли, и от свободы, сразу простиралась перед 'Типиконом'. И во имя этого вновь обретенного 'Типикона' с упоением начинала отрицать и оплевывать все лучшее в себе. 'Дар всемирного понимания', 'Нам внятно все': на вершинах и взлетах русской культуры это несомненно так. Но слаб в ней 'логос' и сильна 'эмоция'. Русские не любят, а влюбляются – даже в Гегеля и Маркса. В 'Запад', в 'Византию', в 'Восток'. И влюбление сразу же ослепляет, лишает как раз 'внятности' и понимания. Мучительные страницы в 'Автобиографических записках' Булгакова о том, как он 'влюбился' в Государя. Но он, собственно, всю жизнь во что-нибудь влюблялся и сразу же строил теорию на этом шатком основании. А другие влюблялись в 'Отцов', в 'икону', в 'быт'. И всякая 'часть' – таков закон этой русской влюбчивости – моментально превращается в 'целое', тогда как единственный смысл всех этих 'объектов' влюбления, что только как части они и осмысленны, не 'идолы'. Пушкин России нужен гораздо больше, чем 'Типикон'. Во имя Пушкина нельзя ненавидеть, резать и сажать в тюрьму. А во имя 'Типикона' очень даже можно.

Понедельник, 4 марта 1974

Вчера весь день в Бостоне. Служба в соборе, завтрак в ресторане (где, в гарвардские годы, мы часто бывали с Сережей) с Померанцевыми, лекция о Солженицыне, ужин у Померанцевых с милейшей парой 'новоприезжих' – Шиллеры. Утром, в аэроплане, новая солженицынская 'бомба': его сентябрьское письмо правительству с программой – отказа от коммунизма, 'расчленения' Советского Союза, отказа от индустриализации и т.д. Текст сам в N.Y.Times1 не напечатан, комментарии в правильных категориях (национализм, мессианизм, славянофил и т.д.). Нужно подождать русского текста. Но чувствую, что снова – не уложить этого удивительного человека в эти устаревшие категории, что здесь опять что-то новое, требующее для того, чтобы быть понятым и услышанным, отказа от этого привычного 'редукционизма'.

И это в то время как раз, когда газеты полны статьями о кризисе демократии, о развале Европы, о неслыханном malaise2 западного сознания. Мне чудится (хотя, повторяю, нужно подождать текста), что и тут Солженицын окажется пророком, а не ретроградом. Разваливают демократии, в сущности, не идеологии, а экономика индустриализации, непрерывного роста и соответствующее перерождение общества. Не зовет ли Солженицын к концу 'гигантизма', к отречению от него, то есть к чему-то совершенно новому, к подлинному перевороту в сознании?

Вторник, 5 марта 1974

Уже по-весеннему тепло, сыро, пасмурно. Сегодня на два дня уезжаю в Syosset на собор епископов, и, как всегда в этих случаях, внутреннее раздра-

1 Газета 'Нью-Йорк Таймс'.

2 недомогании (фр.)

жение и мучительное сомнение: нужна ли, правильна ли вся эта сторона моей жизни? Я не верю в христианство вне Церкви, верю в Церковь, но для меня все мучительнее контакт с 'профессионалами' церковности, как, впрочем, и с профессионалами благочестия. Страшно душно в этом 'церковном' мире. Но что делать – не знаю. И потому раздражение и уныние.

Читал вчера дневники Green'а за военные годы (1940-1945). В Америке – тоска по Парижу. В Париже – по Америке. Как мне это понятно.

Четверг, 7 марта 1974

Два дня на соборе епископов. Запомнится только Преждеосвященная Литургия, которую пели сами владыки. Пели по-дьяковски, вместе с тем очень хорошо, привычно. Поражает эта твердокаменная приверженность, верность, своего рода смирение: не понимаем, не думаем, но вот храним и радуемся, как хорошо храним. Ветхий Завет, а вместе с тем важность этого хранения: потом это 'хранимое' ударяет кому-то в сердце своей глубиной, огнем. Не было бы этого 'сохраненного', нечем и нечего было бы 'зажигать'.

Получил вчера в Radio Liberty и затем прочел солженицынское 'Письмо к вождям Советского Союза'. Снова ощущение той же силы и простоты правды. Эта правда сначала поражает, как наивность, как 'чепуха' (не меня, но 'искушенного', 'современного' читателя). А на деле это, конечно, пророчество, это подлинное различение духов. И это в миллион раз более реалистично, чем все, о чем болтают политики и эксперты. Удивительный, грандиозный человек. По сравнению с этим пророчеством все остальное выглядит, как потемки, растерянность и детский лепет…

Пятница, 8 марта 1974

Только что разговор с М.М.[162]: полное отрицание солженицынского письма, разочарование. 'Не в свое дело сунулся', 'Жалко', 'Смешно' и т.д. Я не удивлен: я с самого начала был уверен, что эмоциональному единодушию и восторгу вокруг С. очень скоро наступит конец. Теперь его будут травить (попервоначалу почтительно, а затем уже и открыто) и слева – 'демократия', 'конвергенция' и т.д., и справа – 'единая неделимая, режь, жги и вешай'. Но услышать, понять не захотят. Все это вчера сказал по телефону Никите, с которым наше согласие нерушимо. 'Меня эта книга веселит', – говорит он. Страшная плененность людей привычными категориями мысли, неспособность взглянуть по-новому, между тем как призыв к этому 'новому' и составляет сущность пророчества. Написал Солженицыну письмо.

Вчера собрание у нас семинарских женщин – матушек и будущих матушек. Ведь вот, тьма в мире (газеты, телевизия), а сколько хороших людей, простых, доброжелательных, скромных. И как легко все это испортить.

Суббота, 9 марта 1974

Литургия в семинарии с еп. Григорием (Афонским) с Аляски. Вчера после дня спокойной работы дома – ужин у Сережи и Мани. Поздно вечером у нас Аня и Том со всеми детьми. 'Несрочная весна'1 . Правда и красота малых дел, с виду малых радостей. Обо всем этом думал сегодня, идя в церковь и почему-то вспоминая чей-то стих: 'И март весенний, грустный, ранний, меня поддерживаешь ты…'

Вторник, 12 марта 1974

'Господь пасет мя и ничтоже ми лишит…'2 . Сила молитвы, когда говоришь Богу: 'Я не могу, но Ты можешь… Помоги'. Когда всем существом узнаешь, что 'без Меня не можете творити ничесоже'3.

Вчера в New York Review of Books длинная и очень хорошая статья о 'Гулаге' George Kennan'a. А также автобиография Андрея Сахарова.

Уныние от суеты, завала дел и телефонных звонков. Утром настоящая боязнь идти в семинарию, погружаться в эту суету, растерять то, что само 'созидается' в часы одиночества.

'Qui vous a dit que l'homme avait quelque chose a faire sur cette terre?'