ДНЕВНИКИ

вечерню в Whitestone, где храмовый праздник. Как всегда – подъем и радость при виде восьми молодых священников, молодого хора, всего этого движения и тоже подъема, когда вспоминаю этот приход двадцать лет тому назад! С какой ненавистью, с каким презрением относились тогда старые окопавшиеся 'миссионеры', а также самодовольные, только что из Европы приехавшие священники к каждому новому слову, как отстаивали это спящее, меркантильное православие! И вот все же что-то проросло. Но и как трудно! Вчера же письмо от бывшего студента] J.L., длинное, мучительное: уходить ли из священства или нет? Вчера тоже известие о том, что Т.К. бросил священство… Сегодня исповедь П.М. – что делать, куда идти, со всех сторон давление избрать 'маленькое' и 'разумное'.

Корпусной праздник. Воспоминание о детском опыте праздника, 'квинтэссенции' праздничности. Так ясно, что все дано, все предопределено в детстве. Как я благодарен Богу за эту в сущности странную – безбытную и по-

1 рождественский дух (англ.).

своему на какие-то куски разорванную жизнь (корпус и Подворье, лицей и эмиграция, Кламар и Америка и т.д.), теперь осознаваемую в своем глубинном единстве. 'Но веял над нею какой-то томительный свет, какое-то легкое пламя, которому имени нет…'1.

Вчера весь день – за письменным столом. Буквально десятки писем – ответов на гору неотвеченных писем. Как из-под палки!

Пятница, 20 декабря 1974

Вчера вечером у нас – Штейны: Юра и Вероника, Лена и Лиля. Ездил за ними в Woodside и после ужина отвозил обратно. Удивительно хорошие и светлые люди. Конечно, весь вечер разговор о Солженицыне, об 'Из-под глыб', о 'мальчиках', как Вероника называет Литвинова, Шрагина и др. и которые смертельно, кровно на Солженицына обижены. То ли еще будет, когда они прочтут 'Образованщину'!

В семинарии последний, до каникул, день. На утрене уже горсточка студентов. Солнечные пятна на стене. Вчера – первый трипеснец предпразднества. Любимая мною атмосфера 'кануна'.

Том и Павел Лазор увлекаются 'Путем моей жизни' митрополита Евлогия. Вчера за завтраком – разговор о русских эмигрантах, об их 'специфике' – в приходе, американизированном, о.Павла Лазора, об их подходе к Церкви… А днем я писал статью о патриархе Тихоне. Вопрос Тома и Павла: можно ли действительно строить церковь, приход – 'только' на Христе? Можно ли преодолеть – церковно – эту сращенность церкви с 'плотью и кровью'? В этом, в сущности, весь вопрос американского Православия и – шире – Православия в двадцатом веке. Его 'экзамен' на трансцендентную 'истинность' и вселенскость. Однако если истина его только о мире ('освящение жизни'), то на экзамене этом оно провалится. Если же оно, прежде всего, истина о Царстве Божием ('эсхатология'), то тогда оно его выдержит. Ранняя Церковь побеждала только эсхатологической радостью, несомненностью – для себя – опыта Царства Божия, 'пришедшего в силе', ощущением, видением 'зари таинственного дня'2 . Для подавляющего большинства православных это очевидно звучит книжно и отвлеченно. Единственную альтернативу 'плоти и крови', быту, национализму и т.д. они видят тогда только в развоплощенной 'духовности', притом непременно сугубо индивидуалистической. Tertium non datur3 . Но вот, слушая вчера песнопения предпразднества: 'Христос раждается падший возставити образ…', 'таинственный сад…' – весь этот набор удивительных образов и символов, я снова и снова думал: сердце, сущность всего в Церкви именно здесь , в этом постоянном прорыве к 'последнему' как уже данному, ощутимому, созерцаемому… Церковь живет не 'церковью', не 'религиозной редукцией' (организация, клерикализм и т.д.) и не 'миром' (тут

1 Из стихотворения Г. Адамовича 'Без отдыха дни и недели'. Правильно: 'Но реял над нами / Какой-то особенный свет, / Какое-то легкое пламя, / Которому имени нет'.

2 Из Акафиста Пресвятой Богородице.

3 Третьего не дано (лат.).

неизбежна identity1 – национальная обычно, а если нет – то какая угодно: этническая, 'духовная', иконная…), а Царством . Она есть – таинство Царства. И вопрос только в том – с одной стороны: почему христиане это забыли и это 'выдохлось', а с другой: можно ли к этому опыту вернуться. Свидетельство о нем, призыв к нему могли бы, должны были бы быть, я убежден, сущностью православного возрождения и его вселенской миссии, ибо тут все – и преодоление секуляризма, и богословский 'синтез', и ответы на 'современные' вопросы о культуре, об 'истории', о 'религии' и т.д. Но никто этого как-то не слышит, и меньше всего – богословы, все удивляющиеся, почему и мир, и Церковь так глубоко равнодушны к их научным исследованиям, почему предпочитают либо свою 'редукцию' Церкви (русскую, греческую, какую угодно), либо жадно бросаются на всяческую, подчас сомнительную, 'духовную' литературу. Ибо и то, и другое – реально, есть , тогда как книги о византийском богословии относятся к чему-то, чего в реальности нет.

Мы говорим человеку: Православие, христианство – не русское, не греческое и т.д. Мы говорим ему: оно освящает всю жизнь. Но он чувствует себя русским и требует, чтобы Церковь, чтобы Православие освятило его жизнь, то есть его реальность. Во имя какой же реальности мы зовем его отказаться от этого? Во имя Церкви , отвечаем мы. Но в чем же реальность Церкви? That's the question2 . Молодые священники самоуверенно отвечают: ходите в церковь, часто причащайтесь, 'стройте' приход, участвуйте в церковной жизни. Но в том-то ведь и дело, что никакой своей жизни у Церкви нет, а если есть, то довольно призрачная. Если же Церковь живет миром , то, значит, реальностью жизней ее членов. И тогда не имеют права говорить: то, что реально для вас, вообще говоря, не реально… Но на деле Церковь живет Царством Божиим, в этом ее жизнь, действительно собственная, ни к чему в мире не сводимая. Этот опыт Царства Церковь призвана нести миру, и это опять значит – в реальность… 'Церковь в себе', церковность ради церковности – страшное сужение, измена и подмена…

Пятница, 17 января 1975

Перерыв – меньше чем в месяц, и чувство такое, что прожита целая жизнь. Вчера вернулся из Парижа, куда мы с Л. уехали вечером в день Рождества после чудного празднования, чудной елки со всеми внуками. Но Париж был столь напряжен, в этом же году особенно из-за Солженицына – первые девять дней, что три недели, проведенные там, кажутся очень длинными. Хочу хотя бы кратко записать все по дням.

Приехали 26-го утром (четверг). В тот же день в четыре часа встреча в кафе с Никитой и Машей Струве]: Солженицыны приезжают завтра (то есть 27-го)! Будем вшестером встречать Новый Год у 'Доминика'3 . Страх и трепет: 'каково будет целование сие'?

1 идентичность (англ.).

2 В этом-то и вопрос (англ.).

3 Русский ресторан в Париже.

Пятница 27-го. Еще 'свободный' день! С утра с Л. по Парижу. Завтрак с Андреем в маленьком ресторанчике. Вечером звонок от Струве: приехали и ждут… Едем поездом к ним. Очень радостная встреча. Объятия. И все же – с самого начала чувство какого-то отчуждения, не то, что было… Потом все это объяснится… Очень нервные Н.икита] и Маша, у которых Солженицыны] остановились.

Суббота 28-го. У С.олженицына] заседания у Струве] в Villebon с издателями] и Морозовым. Мы 'свободны'. Вечером 'даем' ужин Андрею, Лике и девочкам у Prunier1 . Радость общения с ними.

Воскресенье 29-го. Литургия на Olivier de Serres, потом кофе у Игоря Верника, завтрак у Андрея.

Понедельник 30-го. Рано утром еду к Струве] в Villebon и втроем – с Солж. и Никитой – едем на русское] кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Полтора часа! С. очень взволнован, особенно 'военными могилами': записывает имена, надписи. 'Ведь это – все мои отцы, его поколение!.. Там погибшее