ДНЕВНИКИ 1973-1983

уже знают, что и как следует о ней думать (или не думать). При жизни Хомякова считали модернистом и ниспровергателем устоев, теперь для 'бытовиков' он символ и воплощение консерватизма. И это так потому, что 'бытовики' абсолютно неспособны воспринять какое бы то ни было современное творчество, духовно разобраться в нем. И христианство, и Православие только тем и хорошо, и 'приемлемо' для них, что оно древнее, что оно в прошлом, само – субстрат и санкция быта. Поэтому всякие слова (творчество) – самые подлинные, самые истинные, но не облеченные в привычную сакрально-бытовую форму – 'бытовики' просто не слышат, для них это сразу угроза, опасность, расшатывание чего-то. Но, конечно, мироощущение это в последнем итоге пронизано просто неверием, и в этом его трагизм и греховность. И трагизм этот усугубляется тем, что обращение в такую 'бытовую церковность', в такое 'чистое Православие' в эпоху, когда этот быт как данность, как нечто реально существующее и тем самым оправданное – рухнул, неизбежно оказывается надрывом и ведет к глубокому духовному заболеванию. Как стилизация в искусстве, рождаясь при распаде стиля, приводит к смерти искусства, так, на гораздо большей духовной глубине, 'бытовизм' в религии (возмож-

1 Непременное, обязательное условие (лат.).

ный теперь только как стилизация) приводит к заболеванию самой веры. Плоды этого духа: страх, узость, ненависть, полная неспособность распознать Духа… И потому живем мы сейчас в эпоху настоящего экзамена и христианству вообще, и Православию в частности. Чем само оно живо и животворит?

Увы, на вопрос этот, кроме ответа 'бытовиков' – целостного, убежденного и потому отчасти услышанного, – другого столь же целостного ответа пока что не существует. Вот тут-то и рождаются редукции: византийская, индивидуально-духовная ('читайте Исаака Сирина!'), 'исконная', какая угодно. В сущности все это эрзацы 'бытовизма', только более утонченные, умственные. Все это такие же уходы от реальности, от самой жизни, от ее вечной открытости и, следовательно, 'проблематичности'. И вот, как это ни звучит горделиво, я чувствую, что этот ответ у меня есть, что он для самого меня как бы 'просвечивает' во всем том, что я пытаюсь сказать, написать, выразить, но что его трудность в том как раз, что ни в какую систему, ни в какой 'рецепт' он не укладывается, что из него не следует никакая система правил для жизни, что его ни из чего внешнего не выведешь. Ибо это опять и именно мироощущение , в котором центрально, существенно и решающе как раз 'просвечивание', 'отнесенность' всего к 'другому', эсхатологизм самой жизни и всего в ней, который антиномически делает все в ней ценным и значительным . Источником же этого эсхатологизма, тем, что делает это 'просвечивание', эту 'отнесенность' возможными, является Таинство Евхаристии, которым поэтому изнутри и определяется Церковь и по отношению к самой себе, и по отношению к миру, и по отношению к каждому отдельному человеку и его жизни. Ошибка 'бытовиков' не в том, что они придают исключительное значение внешним формам жизни. В этом они правы против всех тех псевдо-духоносцев, одинаково религиозных и культурных, которые одержимы тем, чтобы прорваться к содержанию помимо формы или путем ее разрушения и разложения (сюрреализм, беспредметная живопись, автоматическое письмо, 'харизматики' всех оттенков). Их ошибка в манихейской абсолютизации одной формы, в превращении ее в идол и тем самым в отрицание ее 'отнесенности' к другому . 'Проходит образ мира сего' – это значит не то, что этот образ плох или не нужен, что можно вообще обойтись без 'образа' – формы, ритма и т.д., что христианство уводит в какую-то 'безбытность', а то, что этот образ во Христе стал 'проходящим', динамическим, 'отнесенным', открытым. Что, десакрализуя быт (язычество), христианство сделало возможным все сделать 'бытом' в высшем смысле этого слова, все сделать 'образом'. И только в ту меру, в какую он 'проходит', то есть сам себя все время 'относит' к тому, что за ним, над ним, впереди, – он и становится действительно 'образом'. А для того, чтобы этот опыт ('проходит образ мира сего') стал возможным и реальным, нужно, чтобы в этом мире был дан также и опыт того самого, к чему все 'отнесено' и относится, что через все 'просвечивает' и всему дает смысл, красоту, глубину и ценность: опыт Царства Божия, таинством которого является Евхаристия. (Не одно только 'преложение даров', а та Литургия, которая и являет Царство Божие и исполняется в приобщении за трапезой Христовой в Его Царствии). Церковь оставлена в мире, чтобы совершать Евхаристию и спасать человека, восстанавливая его евхаристичность . Но Евхаристия невозможна без Церкви, то есть без общины, знающей свое уникальное, ни к

чему в мире не сводимое назначение – быть любовью, истиной, верой и миссией, всем тем, что исполняется и явлено в Евхаристии, или еще короче – быть Телом Христовым. Евхаристия 'объясняет' Церковь как общину (любовь ко Христу и любовь во Христа), как истину (кто Христос? – единственный вопрос всего богословия) и как миссию (обращение всех и каждого ко Христу). Другого назначения, другой цели у Церкви нет, нет своей, отдельной от мира – 'религиозной жизни'. Иначе она сама делается 'идолом'. Она есть дом , из которого каждый уходит 'на работу' и куда каждый возвращается с радостью, чтобы дома найти саму жизнь, само счастье, саму радость, куда каждый приносит плоды своего труда и где все претворяется в праздник, свободу и полноту. Но именно наличие, опыт этого дома – уже вневременного, неизменного, уже пронизанного вечностью, уже только вечность и являющего, – только это наличие может дать и смысл, и ценность всему в жизни, все в ней к этому опыту 'отнести' и им как бы наполнить. 'Проходит образ мира сего'. Но только 'проходя' и становится мир и все в нем, наконец, самим собой: даром Божиим, счастьем приобщения к тому содержанию , формой, образом которого он является.

Четверг, 20 декабря 1973

Во вторник завтрак в Oyster Bay с Александром Николаевичем Артемовым, главой НТС1 (по его и о.Кирилла Фотиева инициативе). Милый, искренний, хороший человек, но той специи, что я разглядываю с некоторым недоумением: 'зоон политикон'. И потому выше чего-то и глубже чего-то разговор не поднимается.

Письмо из Брюсселя от Melitine Fabre (которая переводит на французский мое 'Введение в литургическое богословие', единственная мне известная православная почитательница моей книги). Она пишет: 'J'avoue que je suis souvent agacee par les discours et conferences orthodoxies triumphalistes et verbeux. Les 'integristea' catholiques nous flatten et les 'progressistes' nous poussent a nous enforcer dans nos pires defauts, par reaction contre le 'secularisme'…'2 Абсолютно точно, но сколько людей, это понимающих?

Снег. Лед. Мороз. Начали вчера трипесницы предпразднества. 'Готовься, Вифлееме!..' В семинарии атмосфера конца, разъезда.

Вчера 19 декабря. Николай Чудотворец по старому стилю – наш 'корпусной праздник'. Почему-то вспомнился один из самых первых, оставшихся в памяти как некая квинтэссенция 'праздничности'. Утром, чтобы занять нас, капитан Маевский читал нам – то есть 'первому взводу' – 'На Новике'. Потом обход, гости – генералы Миллер, Ознобишин, Эрдели. Какие-то радостные дамы. Mutatis mutandis[120], прямо из 'Войны и мира'. И наше чувство, что мы неотрываемая часть этого мира.

1 Народно-трудовой союз российских солидаристов (НТС) – общественно-политическая антибольшевистская организация русской эмиграции, основанная в 1930 г .

2 'Признаюсь, что меня часто раздражают православные речи и выступления своим триумфалистским и многословным стилем. Католические 'интегристы' нам льстят, а 'прогрессисты' усугубляют наши худшие недостатки своей реакцией против 'секуляризма'' (фр.).

Понедельник, 7 января 1974

С 25-го декабря (вечер Рождества) до 5-го января в Париже с Льяной. Как всегда – много времени с Андреем и мамой. Как всегда – много одиноких, или вдвоем, прогулок по Парижу. В пятницу 28-го в YMCA – бомба! – выход 'Архипелага ГУЛаг' Солженицына. Книга буквально и во всех смыслах этого слова – потрясающая! О ней буду писать отдельно – сегодня же – для 'Вестника'. 29-го традиционный завтрак с Никитой и Машей Струве в 'Russin d'Arcadie' на place de la Sorbonne. Новый Год у Кобцевых в Ableiges. Обедня на Olivier de Serres1 . 3-го ужин у Фиса с Синявским. Длинный apres- midi2 с Melitine Fabre, переводчицей моего 'Введения'. У Prunier с Бусей. 'Cousins et cousines'3 у Андрея в полном комплекте: Маги и Ирина, Жорж, Мара с Сережей, Отар с Ниной. St. Lambert. Все как всегда – 'и все чудесней – дышать прошедшим на земле'4.

Четверг, 10 января 1974