ДНЕВНИКИ 1973-1983

Вечером преуютный ужин у Сережи и Мани.

В пятницу говорил Шрагину: нужно было бы для вас, 'третьей эмиграции', устроить семинар по русской эмиграции, в которой вы ничего не понимаете. У меня все время сидит в голове эта мысль: не только для них, но и для самого себя разобраться в этом опыте, совпадающем хронологически с моей жизнью. Это был целый мир, смешение и столкновение всех 'Россий', особенно обостренное тем, что происходило оно в безвоздушном пространстве. Но чем поразителен и, пожалуй, единственен этот 'мир', то это своей полной отвлеченностью, отрешенностью от всякой реальности: 'русскость', но без всякого не только отношения, но даже интереса к реальной России, Православие, но в ту меру, в какую оно – составная часть этой отвлеченной 'русскости'.

1 Kennedy Airport – международный аэропорт Кеннеди в Нью-Йорке.

В 'эмигрантском мифе' поразительны и его иллюзорность, и его сила, или, вернее, их сочетание: чем иллюзорнее миф, тем он сильнее. С одной стороны – 'кружимся в вальсе загробном на эмигрантском балу'1 , а с другой – именно этот 'вальс' и завораживает, и втягивает в себя, и побеждает убежденность, жертвенность, энергия, с которой люди действуют во имя совершенно иллюзорных дел: какого-нибудь 'общекадетского съезда'… Собрать его просто для того, чтобы встретиться, – и никто собирать не будет, и ничего не выйдет. Но претворить его в ритуал, включить его в 'эмигрантский миф' – и все выходит, хотя то, что вышло, со стороны поражает своим абсолютным номинализмом, своей полной ненужностью. Однако в том-то и все дело, что нужна была только сама встреча , которой бы не вышло, не будь она овеяна силой 'мифа'.

Еще поразительно то, что миф , чтобы сохранить свою силу, свою 'энергическую' способность, должен быть всеми силами охраняем от всякого анализа, должен оставаться 'золотым' – или трагическим, или еще каким-либо – сном ('честь безумцу…'2 ). Он должен быть возвышенным, дабы оправдывать 'верность' (мы остались верными России…). Далее, он должен иметь свой негативный полюс, дабы 'верность' могла переживаться как 'непримиримость', 'бескомпромиссность', 'принципиальность'. Он должен быть достаточно расплывчат и поверхностен ('За Русь, за Веру!'), чтобы, переживаемый как верность, бескомпромиссность и т.д., одновременно не слишком мешал жизни ('эмигрантскому быту' – с балами, весельем, встречами Нового Года и т.д.). И достаточно прост, чтобы можно было не задумываться (ибо 'Россию погубили все эти интеллигенты').

Таким образом, миф сохраняет эмиграцию (вводит в нее детей, родившихся в 1951году!), но он же делает ее решительно бесплодной, саму ее претворяет в миф. Ибо, поскольку это миф, он непромокаем для 'реальности' – будь то России, будь то Запада. Как характерно, что 'вторая эмиграция' – 40-х годов – в сущности включилась в этот миф, ничего нового к нему не прибавив. Ибо тут действует простое правило: чтобы быть эмигрантом , нужно принять миф, но, приняв миф, теряется всякий смысл самой эмиграции, она становится 'целью в себе'.

Поэтому от всего того, к чему, согласно мифу, эмиграция стремится, во имя чего существует, ничего не останется. Однако сама эмиграция все больше будет претворяться в объект изучения, любопытства, своеобразной 'ностальгии'. Она, может быть, даже останется в русской памяти, как остались 'дворянские гнезда', романтика военного быта и т.д., как нечто своеобразное и по- своему законченное.

Сейчас наступил ее конец. И трупный яд, пожалуй, в ней сильнее, чем сила – миф: он сам начал распадаться. Но потому-то, пожалуй, и так важно начать процесс ее понимания , которое одно может противостоять яду. Не суд над ней ('А судьи кто?'3 ), а именно понимание.

1 Из стихотворения Г.Иванова 'Как вы когда-то разборчивы были…'.

2 Из стихотворения П.-Ж.Беранже 'Безумцы': 'Честь безумцу, который навеет / Человечеству сон золотой!' (перевод В.Курочкина.

3 Из комедии А.Грибоедова 'Горе от ума'.

Paul Leautaud (в некрологе о ком-то, кто всегда, все время работал): '…J'y ai pense souvent: travailler a ce point, ne jamais s'arreter, quell don d'illusion cela suppose! Quel manque de sensibilite, aussi! Alas, jamais de reverie, d'incertitude, de detachement, un peu de ce gout amer de la vanite de toutes choses? Il faut bien croire que non…' (Le Theatre de Maurice Boissard, I, 373)1. Вот, по-видимому, чем мне так дорог Paul Leautaud: 'ce gout amer de la vanite de toutes choses…'.

Среда, 4 декабря 1974

Маленькие бури в семинарии, в церкви. Уныние от пропитанности всего этого душного мирка враждой, мелким честолюбием, мелким властолюбием, личными счетами, недоверием. Опустошенность души, неспособность стряхнуть с нее всю эту липкую нечисть и страстное, overwhelming2 желание уйти… Днем читал некоторое время статьи и брошюры о патриархе Тихоне, и вот еще раз убедился в том, что книги 'приходят' в нужное время: именно в нечисти и окруженный ею жил патриарх, она была его крестом и мукой, в принятии, несении их его подлинная святость. Урок и наставление.

'Узость и теснота': почти физическое присутствие и ощущение уныния. И вдруг – отпускает. И такое же ощущение мира и света. То, что кажется невозможным за минуту до этого, становится самоочевидным, реальным.

Введение во Храм по старому стилю. 'Семеновский праздник'. Нас с детства водили в этот день на полковой молебен на rue Daru. Сначала было много народа, атмосфера светского праздника. Они – офицеры – уходили в ресторан. Потом все меньше и меньше… А теперь стоит на молебне, в освещенном храме, с полным хором, один Андрей! Вот она – 'верность an Sich'3 , безотносительно к тому, чему она верна. Миф, о котором я писал вчера или позавчера, – в чистом, хрустальном виде. Когда он перестанет устраивать этот молебен, что-то кончится . Что именно? Не Семеновский полк, конечно, которого нет уже пятьдесят лет. Некая платоновская идея. Память о памяти, воспоминание о воспоминании:

Был целый мир, и нет его,

Нет ни похода Ледяного,

Ни капитана Иванова,

Ну абсолютно – ничего…4

1 Поль Леото: 'Я часто думал об этом: работать до изнеможения, ни на минуту не останавливаться – какой дар иллюзии! Какое отсутствие чуткости! В то же время ни грёз, ни колебаний, ни равнодушия, ни легкого привкуса горечи от суеты всего окружающего? Приходится признать, что нет' (Театр Мориса Буассара, I, 373) (фр.).

2 безграничное (англ.).

3 'как таковая' (нем.).

3 Из стихотворения Г.Иванова 'Все чаще эти объявленья…'. Правильно: 'Невероятно до смешного: / Был целый мир – и нет его… / Вдруг – ни похода Ледяного, / Ни капитана Иванова, / Ну абсолютно ничего!'.

Сохранить же навеки все это: группу седеющих людей, уходящих в свете фонарей, в промозглый парижский вечер, из русского собора, после вечной памяти 'Державным шефам', – эту вспышку праздника, молодости, дружбы и т.д., сохранить, воплотить все это, причастить этому может только искусство. 'Квинтэссенция эмиграции'.

Семеновцы были всегда впереди,

И смерть дорога им, как крест на груди1.

В этом, однако, все . И вот, по-видимому, задача этой тетради, инстинктивная в ней нужда: сохранить в себе все, не дать себе сузиться до чего-то одного: 'декан Св. Владимирской Духовной Академии', 'литургист' и т.д.

Вчера – в невероятно ясную, страшно морозную ночь – потрясающий вид Нью-Йорка перед въездом в сам город. И зажженные елки на пустой Парк-авеню.

Перечитал написанное и подумал: а Пруст-таки прав. Никогда, наверное, не был Семеновский полк так жив , как в эти парижские полковые праздники, когда память очищала его от всему мешающей и все извращающей 'реальности'. В этом, конечно, сущность праздника. 'Его же память ныне совершаем'.