ДНЕВНИКИ 1973-1983

Один в кабинете в семинарии. Солнце. Девять часов утра: 'il faut tenter de vivre…'2.

Пятница, 6 декабря 1974

Именины по старому стилю, Николай Чудотворец по-новому. Архиерейская служба. Хиротония. Все эти дни – удручающие по своей мелочности церковные страстишки, выматывающие душу. В среду ездил в Принстон читать лекцию в Princeton Theological Seminary3 . Главная радость – от самой поездки. Потрясающий закат: на несколько минут все – голые деревья, поля, дома – стало красным, горящим. Потом – чудный городишко, ужин во французском ресторане, после лекции – беседа 'на высоком уровне'. Та Америка, которую я люблю: доброжелательная, свободная, укорененная в атмосфере толерантности, желания понять чужую точку зрения, то есть всего того, чего так катастрофически не хватает русским.

Вчера – с Льяной на Пятой авеню. Совсем случайно попали на зажжение грандиозной елки в Rockefeller Center. Огромная толпа, вдруг радостный гул – когда вспыхнуло тысячами разноцветных огней восьмиэтажное дерево. Какой это был 'удобный' мир. Говорю 'был', потому что все указывает на то, что он приходит к концу, изживает сам себя.

Книга G.Suffert 'Les Intellectuels en chaise longue'4 . Как все это до смешного верно!

1 Марш Семеновского полка.

2 'надо пытаться жить' (фр.).

3 Принстонской богословской семинарии.

4 Ж.Суффера 'Интеллектуалы на диване' (фр.).

Суббота, 7 декабря 1974

Утро блаженного безделья после бурных дней (вчера годовое заседание Board of Trustees). Читал в 'Нью-Йорк Таймс' речь американского посла в ООН: предупреждение и угроза, твердые и спокойные. Тон, которого так ужасно недостает в мире.

Понедельник, 9 декабря 1974

В субботу – длинный разговор по телефону с Павлом Литвиновым. Р.Б.Гуль (по-видимому, не без давления со стороны G.Kennan и Whitney) предложил ему, Хомякову (моему на протяжении нескольких лет 'редактору' на радио 'Свобода') и Ржевскому войти в редколлегию 'Нового журнала'. Все, что Литвинов мне говорил – о Гуле, о журнале, о своих планах, кажется мне верным, умным, благородным. Я ему говорю: 'Как бы ни было трудно, принимайте…' 'Историософски' это была бы передача эмигрантского толстого журнала 'новой эмиграции', передача оправданная, поскольку 'старая' кончается и выдыхается.

В субботу – письмо от Никиты, в ответ на мое о Солженицыне, письмо, очень меня обрадовавшее согласием Н. со мной.

'Со всеми Вашими формулировками я целиком согласен, но можем ли мы требовать от А.И., чтобы он в три месяца все понял, когда нам понадобилось свыше тридцати лет! Верно, что эмиграция, чтобы быть плодотворной, должна не только умереть, но и умирать, выделяя лишь то основное, что привело ее в страну чужую: в этом вся сила нашего направления, где, питаясь от соков прошлого, нет оглядки на прошлое и бесплодной зачарованности им. И наше направление нужно всемерно укреплять, чтобы не дать А.И. склониться в эмигрантщину… Что соблазнов у А.И. – много, я очень чувствую и иногда больно переживаю: соблазн догматизма, авторитаризма, некоторого упрощения и т.д. В творчестве все эти соблазны преодолеваются, снимаются, в жизни они неизбежны. Это обратная сторона его силы… Я думаю, не следует слишком переживать то, что мы с А.И. неизбежно стоим не совсем синхронно: за нами пятьдесят лет эмиграции, за ним девять месяцев. И все же он нюхом, в основном, понял, куда следует склоняться преимущественно. Но его может пугать, что наше направление очень несильное: за 'Посевом' стоит довольно-таки дисциплинированная организация, за 'Континентом' 'писатели', а за 'Вестником'? Три- четыре человека, и обчелся…'

Вчера днем у нас – детское царство: Сережа и Маня со своими, Аня со своими. Вечером ужинали у 'молодоженов' – Сережи и Лизы Бутеневых. Пришел немецкий перевод моей 'For the Life of the World': это уже шестой язык, на который переводится эта au courant de la plume1 в четыре недели в Labelle написанная книга. Как раз в эти дни правил корректуру 'Of Water and the Spirit' и, как всегда, сомневался: книга вдруг показалась полной неудачей, катастрофой.

Вчера весь день – проливной дождь, а сегодня с утра – опять солнце. Сегодня – малый синод, и вот – нужно погружаться в церковные дела.

1 одним взмахом пера (фр.).

Четверг, 12 декабря 1974

Вчера, зайдя в Bedford, получил от Вероники Штейн 'Из-под глыб' и вечером прочел. Сборник хочет быть 'Вехами' нашего времени: судом над интеллигенцией, над ее 'отчуждением' от России и т.д. Быть новой грозе: Солженицын бьет наотмашь со священным гневом.

Двенадцать дней до отъезда в Париж: страстное желание оказаться где-нибудь на Bd. Richard Lenoir, одному, прикоснуться к детству.

Письмо от Никиты: о 'нашей' третьей эмиграции, то есть нью-йоркской: Литвинов и К о – '…ради общего дела и, в каком-то смысле, 'Вестника' ее нужно приласкать. Конечно, за деревьями они не видят леса. Они не понимают или не хотят понять, что А.И. – явление мировое, первый русский человек после смерти Толстого, дошедший до сознания десятков миллионов. Что рядом с этим фактом реплика или еще какие-нибудь писульки, в которых А.И. не сумел обуздать силу? А они об этом всерьез. Шрагин пишет: 'От великого до смешного – один шаг'. Смешно не это, а думать, что реплика имеет хоть какой-либо вес против величия всего его творчества! Мы все еще не раз будем страдать от несоответствия эмпирического облика А.И. с его историческим значением, его относительной (неизбежно) публицистики с почти безошибочным художественным творчеством…'

'Совсем прекрасен Ваш ответ (узнал Ваш стиль) Филарету – неотразим, ибо соответствует самой сущности Церкви…'

Пятница, 13 декабря 1974

Андрея Первозванного – по старому стилю, преп. Германа Аляскинского по новому. Именины Андрея, рождение Елены – крестницы. Служили хотя и раннюю, но очень торжественную Литургию с множеством сослужащих. Отмечаю это потому, что вчера вечером, когда я уже в начале двенадцатого часа вернулся после исповедей домой, звонил Павел Литвинов (до этого уже звонил Льяне), весь опечаленный и больше – письмом Никиты, особенно – Шрагину, в котором он цитирует: 'Quod licet Jovi, non licet bovi…'1 . Обида. Подлизывание к Солженицыну! Потеря (Никитой) достоинства… и т.д. Что делать? Я стою между двумя правдами – большой (о которой пишет Никита мне и с которой я согласен) и 'малой', человеческой. По-человечески я понимаю обиду 'диссидентов' на Солженицына, а когда смотрю 'выше' – вижу правду Солженицына, даже по отношению к ним, к их интеллигентской гнильце и разложению, к этому 'гуманизму'.

Вчера думал и (полусерьезно) написал Никите – о нашем сборнике (в котором мы ответили бы и 'Из-под глыб', и 'Континенту', и Литвиновско-Шрагинской 'фракции'). Даже название пришло в голову: Единое на потребу . И вот так бы и начать: сначала 'единое на потребу': 'Ты еси один Господь…', а потом, из него, в его свете: Россия, мир, Запад, культура и т.д. Попытка, иными словами, поставить опять все на свои места во взлохмаченном снова мире 'русской проблематики'. Свидетельство 'эмигрантских мальчиков' в ответ

1 'Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку' (лат.).

на такое же – 'мальчиков советских'. Ибо всякий спор есть всегда спор об иерархии ценностей, о том сокровище, что определяет местонахождение сердца, об 'едином на потребу'… И, думаю, если не выйдет сборника: не засесть ли самому. Ведь это и будет тем 'самопознанием' и подведением итогов, на которые меня давно тянет. В тональности: 'чтобы ничего не погубить, но все воскресить в последний день…'

'Канва' должна быть автобиографической. Прежде всего, как пришло, как открывалось, как завладело душой и сознанием 'единое на потребу': мама, церковь, встречи, опыт 'инобытия', опыт тайного присутствия, света, радости, желанного – в самой ткани жизни. Проверка, углубление: Богословский институт и т.д. Раздробленность церковного опыта, 'синтез': космический, исторический,