'науку'.
Занятость, занятость… Дни проходят в каком-то тумане: встречи, обсуждения, телефоны. Никакого ритма, одно сплошное упражнение в терпении.
'Душеполезную совершивше четыредесятницу…' Душеполезную ли? В сущности столько из этих дней поста прошло в суете, в разъездах, в волнениях… И душа не облегчается, а как-то даже тяжелеет. Вчера в Syosset на малом синоде. Возвращаюсь домой совершенно 'опустошенный' около 10вечера и – неожиданный подарок: Mattheus Passion
Сегодня утром после утрени – другой 'знак'. Е.В. Толстая-Милославская дарит мне фотографический портрет митр. Владимира. Весь в белом, в саду, наверное – в [монастыре] Rosay en Brie. Словно напоминание, после вчерашнего уныния…
Забыл записать: во вторник вечером – в греческой семинарии в Brookline. Закат над Бостоном.
Чудная служба и вчера, и, особенно, сегодня – в этот любимейший из любимейших праздников. Полная церковь. Детский крестный ход. Жаркое, совсем летнее солнце. Днем – не работалось, сидел – 'созерцал', читал Вейдле 'О поэтах и поэзии' (Блок, Мандельштам, Ходасевич, Цветаева). Читал, прерываемый телефонными звонками. У всех то же 'высокое' настроение, и как радостно чувствовать, как все мы тут – без слов и дебатов – единодушны:
Все та же рекордная (95-100°) жара, уже с шести утра горячее солнце. И всенощная под Вербное, и Литургия в день праздника – 'превзошли все ожидания'. Праздник Царства Божьего, его 'удостоверение' здесь на земле. Удостоверение словами Павла: 'Радуйтесь, и паки реку радуйтесь…'
1 воинствующая литература (фр.).
2 'Страсти по Матфею'.
3 Флп.4:4.
в два часа – последняя лекция на 71-й улице – о Страстной. Думал, что из-за жары никого не будет, но было около пятидесяти человек. И чувство такое, что слова мои 'доходили'. Западная Пасха, на улицах Нью-Йорка, расплавленных жарой, праздные, праздничные толпы. Вечером – первая страстная утреня, первый 'Се Жених…', первый 'Чертог'…
Конечно, все это с детства, все это жизнь самого детства в душе. Сращенность Страстной с расцветающими каштанами на Bl. De Courcelles, с парижской весной. Но разве только? Вчера пытался
И вот грустное чувство: почему этого не видят, не принимают? 'Всуе мятошася земнороднии…' Все им кажется, что еще что-то нужно. Тогда как если бы увидели все это изнутри Страстной Седмицы: эту борьбу света с тьмой, это нисхождение в смерть, это одновременно и явление зла во всей его силе, и разрушение его, нашли бы
Поездка вчера в Пенсильванию, в госпиталь к бедному Алеку Л., главной жертве автомобильной катастрофы. Неистовая жара. Вечером, перед утреней, известие о гибели в автомобильной катастрофе Donna Bobin, проведшей здесь год на службе OCEC[1]. Хрупкость, уязвимость жизни…
Получил вчера 117 номер 'Вестника'. Номер – в религиозной своей части – посвящен монашеству, с предисловием Н.Струве. Прочтя эту часть, все думал: что 'корежит' меня в ней? Может быть, какой-то 'интеллигентский' осадок во всем этом подходе. Грубо говоря, чудится мне во всем этом некое 'заговаривание зубов'. Все выбираем себе в 'предании', что нам по вкусу: кто Древнюю Русь (старообрядчество), кто Паламу, кто Афон. Не знаю, может быть, я коренным образом ошибаюсь, но я не вижу 'пользы' от этой монашеской диеты, безостановочно преподносимой людям в качестве какой-то самодовлеющей 'духовности'. Мой опыт таков: как только люди решали эту
1 Комиссия по православному образованию.
'духовность' вводить в свою жизнь, они становились нетерпимыми, раздраженными фарисеями. Я ни секунды не отрицаю реальности, подлинности монашеского опыта (Добротолюбие, 'старцы' и т.д.). Я только убежден, что, как и богослужение, как и почти все в церковной жизни в наши дни, он 'транспозируется' и воспринимается в другом ключе, в ключе, прежде всего, того психологического эгоцентризма, что составляет основную тональность нашей эпохи.
От всего этого, от номера в его совокупности – страстное желание простоты, подлинного 'смирения', отказа от той внутренней гордыни, что чудится мне почти на каждой странице.
После ненормальной жары этих дней похолодало. Но все распустилось: сижу как бы в море 'сквозящей зелени'. Нарастание Страстной. Утром и вечером – полная церковь. Вчера – исповедь всей семьи Н.Н. Чувство бессилия: эта 'прелесть', овладевающая уже ею, разрушающая семью и в которой каждое слово о Боге, о Христе и т.д. Плач М.М. в телефон: 'ультиматумы' Богу… Какая – скажу снова и снова – страшная вещь – религия, на какой странной струне она играет. Вот почему все эти эмоциональные восхваления монашеской 'духовности' в 'Вестнике' я считаю столь опасными. Как часто все это оборачивается именно прелестью, демонической 'гордыней' и кликушеством.
Вечером, до службы, группа шведов, лидеров какого-то revival
Письма от Андрея, Наташи. Андрей пишет, что владыка Александр С.[еменов]-Т.[янь]-Ш.[анский] 'в восторге' от моего ответа Солженицыну. Наташа – о десяти днях Солженицына в Париже. Пишет, что все вспоминал нашу с ним прогулку по Парижу 31декабря 1975года! Все запомнил, все знал…
Перечитывал вчера эту тетрадку. С ужасом вижу, что за целые месяцы – никакой продукции! Жизнь проходит между пальцев, съедается суетой…
Чехов: 'За обедом два брата все время рассказывали о самобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове 'интеллигент'' ('Свистуны', III, 217).
Написал все это и подумал: я постоянно перечитываю и, значит, люблю – писателей, так сказать, 'скромных', без нажатия педали: Чехова, Leautaud, конечно – Толстого, у которых – сама жизнь, и жизнь 'живущая'. И не перечитываю (без нужды) всех 'громовержцев' – Достоевского, Bernanos'a и т.д. Может быть, это инстинктивная боязнь 'глубины'? Самосохранение? Или чувство, подспудное, что там именно педаль нажата, и нажата, в конечном итоге,
Только что вернулся с последней Преждеосвященной. Не служил, стоял в храме и думал: вот, дал Бог жить в литургическом раю. Залитая солнцем цер-
1 возрождения (англ.).
ковь. Чудный хор. Чудная служба. Все то, без чего все объяснения Православия невозможны, неубедительны и беспредметны, ибо явление, 'эпифания' его – только тут… А вечером – утреня Великого Четверга, 'Странствия владычна…'.
