ДНЕВНИКИ 1973-1983

Великая Пятница. 23 апреля 1976

Великий Четверг: почти весь день в церкви, а в промежутке – подсознательное стремление: не дать полноте этого дня быть тронутой, испорченной суетой, разговорами… После Литургии – любимейшей моей 'красной' Литургии – уехал в Нью-Йорк [по делам]. И эта внешняя 'суета' не мешает внутренней сосредоточенности, как мешали бы 'церковные разговоры'.

На Двенадцати Евангелиях почувствовал, однако, и, может быть, в первый раз с такой очевидностью, несоответствие 'антифонов' (Иуда, иудеи) евангельскому рассказу о Страстях. Великая Пятница есть явление Зла и Греха во всей их силе, во всем их 'величии', а византийские 'гимнографы' удовлетворяются бичеванием 'виновных'. Происходит как бы 'отчуждение' Креста. Мы – свидетели. Мы – судьи! Мы 'жалеем' Христа и обличаем виновных. Как они смели?! Как они дерзнули?! Наша совесть, однако, чиста, потому что мы знаем, 'в чем дело', и стоим на правильной стороне… Нет, здесь – границы 'Византии' или, может быть, лучше сказать – этой службы, выросшей из иерусалимского 'историко-топографического' празднования и 'воспоминания' Страстей… Пропадает, не чувствуется то, что, по моему убеждению, составляет весь смысл, всю 'эпифанию' Великой Пятницы: Христу изменяют, Его предают все – вся тварь, начиная с апостолов ('тогда все, оставив Его, бежали…'1 ). Его предают и распинают – слепота и тьма извращенной любви (Иуда), религия (первосвященники), власть (Пилат, воины), общество (народ). И, 'обратившись', – все принимают Его – 'воистину Божий есть сын…'2 : и сотник, и апостол у креста, и те, кто, бия себя в грудь, уходили с 'позора сего'. И вот обо всем этом – ни слова в гимнографии этого дня, сводящей все в нем к 'виновным', исключающей из числа виновных как раз всех , оставляющей 'некоторых'. Но потому и лишающей эту службу ее смысла как явления Зла , суда над ним , победы над ним – сейчас, сегодня, в нас… Слава Богу, однако, что остается само Евангелие, которое и 'доминирует' над этой 'демагогической' риторикой.

После тяжелой грозовой погоды вчера прохладный светозарный весенний день. Пишу это рано утром, перед уходом на 'Царские Часы'. Только бы, на самой глубине, дал он прикоснуться к тому, что он 'являет'.

Вчера в поезде, возвращаясь из Нью-Йорка, думал: нужно было бы в виде 'prolegomena'3 написать нечто на тему 'Религия и Вера', причем нужно показать, что религия без веры – идолопоклонство. А вера без религии – очень часто: идеология, то есть то же идолопоклонство. Вот почему – 'дети, храните себя от идолов…'4.

1 Мф.26:56; Мк.14:50.

2 Мф.27:54; Мк.15:39.

3 Пролегомены, предварительные рассуждения; введение в изучение (чего-л.).

4 1Ин.5:21.

Париж. Четверг, 29 апреля 1976

Пишу рано утром, на Parent de Rosan, сидя за Андреиным столом, следя за разгорающимся во всей своей весенней славе майским утром.

Прежде чем записать все происходившее со дня приезда сюда в Светлый Вторник утром, хочу хотя бы отметить – благодарно! – полноту Пасхи, так незаслуженно приходящую даром, каждый год. Последняя запись была в Великую Пятницу, перед уходом на Царские Часы. И все шло потом в каком-то почти совершенстве – и Плащаница, и утреня, и 'Кости', и потом Великая Суббота и пасхальная ночь. 'Литургический пир', – заметил в алтаре Миша Аксенов.

В понедельник были все внуки. После обедни и крестного хода все это, и Виноградовы, и Алексей Шидловский – наполнило наш дом. Было очень шумно и очень радостно. В пять часов Л. отвезла меня на [аэродром] Kennedy. Бессонная, как всегда, ночь в аэроплане. В Париже встретил меня Андрей. Необычайно ясные, но и холодные дни. Андрей. Мама. Поспал после завтрака до 4.30. Потом на St. Germain des Pres – купил у Gallimard'a1 книги. Зашел, по обычаю, за Андреем. Ужин у Соллогубов. Разговоры о 'третьей эмиграции'. Опьянение спало, и все ее дружно ругают, как раньше превозносили до небес. 'Первая' эмиграция выглядит как своего рода последнее carre2 : 'la garde meurt mais ne se rend pas…'3 . Как всегда, чувствую себя посередине и одиноко. От 'первых' отталкивает их самодовольство, от 'третьих' – претензия…

Среда. Утром, по metro, к маме, у которой сижу часа два. Оттуда на St. Sulpice в 'Procure'4 – ужас от этого книжного наводнения, но, главное, от 'направления' – все какие-то 'Lecture chretienne de la lutte des classes…'5 . Кажется, в первый раз в жизни никакой охоты что-либо купить. В 12.15 завтрак с Андреем у Lipp'a – наш 'тайный' праздник вдвоем… Оттуда заходим к Наташе [на работу]. Затем 'обряд' – по rue Dauphine (Leautaud!) до набережной, по набережной до Notre Dame. Ослепительное солнце, на parvis6 почему-то целый эскадрон gardes republicaines7 . Сверкающие трубы. Чувство какого-то непонятного праздника. В сущности это бездельное одиночество в любимом Париже и есть то, что я больше всего люблю, что мне почему-то до зареза нужно.

В 6.30 заезжает за мною на Parent de Rosan Никита Струве. Ужин [у него] в Villebon, всей семьей. Неизбежные разговоры о Солженицыне, о 'Вестнике', о положении 'здесь' и 'там'. Лишний раз – острое чувство призрачности всей нашей суеты. Нужно только над тем работать, что постоянно, что не за-

1 Gallimard – книжный магазин.

2 каре (фр.).

3 'Гвардия умирает, но не сдается' (фр.).

4 Магазин богословской книги.

5 'Христианское чтение о классовой борьбе' (фр.).

6 паперти (фр.).

7 республиканских гвардейцев.

Из стихотворения А.С. Пушкина '…Вновь я посетил…'.

висит от 'злободневности'. Как всегда, сожаление о пропущенных неделях, днях, часах…

Утром из соседней комнаты слышал, как молится – вслух, по-детски – Андрей. В такие минуты остро осознаю свое недостоинство, свою лень, свою половинчатость во всем.

Пятница, 30 апреля 1976

Утром вчера работал над докладом. В 11.30 у влад. Александра на Bd. Exelmans: традиционный его 'рапорт' о себе и о церковном положении – безрадостном! – здесь. Завтрак у Андрониковых. Два часа у мамы. Вечером – ужин со всей семьей Андрея, очень уютный. Телефонировал Л. в Нью-Йорк, где все благополучно. Все та же ослепительная праздничная погода…

Воскресенье, 2 мая 1976

Вчера – день на съезде РСХД в Монжероне. Чувство некоторого отчуждения: 'племя молодое, незнакомое…'1 . Чуждая 'проблематика' – в докладе о.К.Аргенти 'La liberte et la licence sexuelle'2 (!). Я чувствую себя полным 'видением', для которого еще (или уже?) нет органа восприятия, и все же чувствую очень глубоко правоту этого видения. Христианство, пока оно отвечает, хочет отвечать на 'проблематику', навязанную миром сим и потом ab initio vitiosam3 , – не звучит. Получаются прописи и идеология… Речь только об одном – где сокровище сердца нашего… Все остальное – болтовня… Доклад прошел как будто хорошо… Зато неожиданной, полной радостью была всенощная, совсем особая всенощная 'Новой недели' с этим взлетом: 'днесь весна благоухает и новая тварь ликует…' Чудное пение, полный храм. Уехал действительно просветленный.

Сегодня – Литургия на Olivier de Serres с о.Игорем Верником. Потом в кафе с Ириной Ровер. Завтрак [у Андрея] на Parent de Rosan. Читаю урывками 'Dieu est Dieu, nom de Dieu' Maurice'a Clavel'a4 – с наслаждением. Все – правда :

'La seule idee, vous m'entendez, la seule idee que la fo puisse repondre aux problemes de notre temps est un monstre'5 (164).

Ужин у Львовых в Кламаре.

1 Из стихотворения А.Пушкина '…Вновь я посетил…'.

2 'Свобода и сексуальная распущенность' (фр.).