Все в океане встретит капитан». Он к двери спальни медленно подходит, За нею скрыт блаженства рай земной… Он от задвижки взора не отводит Преграды между злом и красотой. Почти кощунствует безумец мой: Он начинает небесам молиться, Чтоб помогли они греху свершиться. Но вдруг молитву дерзкую прервав (В которой он просил благие силы Ему помочь, блаженством увенчав, И чтобы все благополучно было), Опомнился: «Ну как ты глуп, мой милый! Твою мольбу отбросит небо прочь… Нет, не захочет мне оно помочь! Любовь, Удача — будьте мне богами! Решимость закаляет волю мне… Ведь мысль, не подкрепленная делами, Мелькнув, растает дымкой в тишине. Так тает страха лед в любви огне… Луна зашла, туманы и затменья Позор мой скроют после наслажденья». Рукой преступной он рванул замок И в дверь ногой ударил дерзновенно… Сова близка, голубки сон глубок, Предательством здесь пахнет и изменой! От змей мы удираем прочь мгновенно… Но спит она, и страх неведом ей, Безгрешной жертве яростных страстей. И, крадучись, он в комнату вступает И видит белоснежную постель… Но занавес Лукрецию скрывает. Глаза горят — злодей приметил цель, А сердце, словно в нем бушует хмель, Дает рукам тотчас же приказанье: Снять облако, открыв луны сиянье. Как огненное солнце иногда, Прорвав туман, нам взоры ослепляет, Так и его глаза, взглянув туда, Где высший свет властительно сияет, То жмурятся, то без конца мигают… Виной тут свет, а может быть, и стыд, Но взор еще ресницами прикрыт. Томились бы глаза его в темнице. Тогда б они не причинили зла, Тогда бы с мужем счастьем насладиться Лукреция невинная могла… Но их в плену недолго держит мгла, И губит взгляд зловещий вожделенья И жизнь и счастье ей в одно мгновенье. Румянец щек над белою рукой… Подушка тоже жаждет поцелуя. И, с двух сторон ее обняв собой, Она в тиши блаженствует, ликуя… Лукреция лежит, не протестуя; Как символ добродетели, она Во власть глазам бесстыдным отдана. Как маргаритка на траве в апреле, Над пеленой зеленых покрывал Ее рука откинута с постели: Алмазный пот на белизне сверкал. Но свет в глазах у спящей не играл, И, как цветы, во тьме они дремали И утреннего солнца ожидали. Сплелось с дыханьем золото волос, Так скромность с озорством в плутовке слиты… Ликует жизнь над пеленою слез, Хоть дымкой смерти жизни все обвиты… Но здесь, во сне, все это было скрыто, И здесь, друг к другу злобы не тая, И жизнь и смерть предстали как друзья. Два полушария слоновой кости, Никем не покоренные миры, Не зная власти никакого гостя, Лишь мужу отдавали все дары… Тарквиний входит вновь в азарт игры: Теперь, как узурпатор разъяренный,
