Лишь он виной, что умираю я!» В грудь беззащитную она вонзает Зловещий нож, души кончая плен… Удар ножа все узы разрешает В темнице плоти, имя коей — тлен. Крылатый дух взлетел, благословен… И вот из вен струится жизнь немая, Трагедию достойно завершая. А Коллатин стоял окаменев, И рядом вся толпа оцепенела, И лишь отец, смертельно побледнев, Упал на землю, обнимая тело… А Брут из раны нож извлек умело, И вот за лезвием потоком вновь Как бы в погоню устремилась кровь. А из груди струями вытекая, На две реки расхлынулась она, И, с двух сторон все тело огибая, Змеилась вниз зловещая волна… Все тело — остров, где прошла война! Часть крови оставалась чистой, алой, Но черной опозоренная стала. И в ней царили траур и мороз, И словно бы вода смешалась с нею, Как о злодейском деле горечь слез… С тех пор, как бы Лукрецию жалея, Нечистой крови цвет всегда бледнее. Кровь чистая свой цвет хранит всегда, За мутную краснея от стыда. «О дочь! — Лукреций старый восклицает. — Ведь эта жизнь принадлежала мне! Портрет отца младенец воскрешает… В ком буду жить, раз ты в могильном сне? Зачем ты смолкла в смертной тишине? Увы, смешалось все на этом свете: Живут родители, в могиле — дети! Разбито зеркало, где свой портрет В твоем подобье я ловил, бывало, Но ныне затуманен этот свет, Во мраке смерть костлявая предстала… Все узы ты меж нами разорвала. Ты навсегда рассталась с красотой, И с ней затмился прежний облик мой! О Время, прекрати свое движенье, Раз умирает то, что жить должно, И входит доблесть в смертные владенья, А жить ничтожным только суждено. Пчел юных много, старых — нет давно! Живи, моя Лукреция, ликуя, Ты хорони меня, когда умру я!» Тут Коллатин, очнувшись, как от сна, Отца ее умолкнуть умоляет И, рухнув там, где вся в крови она, Свой бледный лик он кровью обагряет, Как будто с ней он умереть желает… Но вновь в него вдыхает силу стыд, Он хочет жить, он мщением горит! Глубокое душевное волненье Ему сковало тяжестью язык… Но, испытав в безмолвии томленье (Ведь каждый горе изливать привык!), Он речь повел. И полилась в тот миг Волна бессвязных слов, неясных, хилых, Которых смысл понять никто не в силах. Но вдруг «Тарквиний!» слышалось ясней, Сквозь зубы, словно грыз он это имя… Так ветер перед яростью дождей Взметается порывами шальными, Но хлынет дождь — и ветра нет в помине! Так скорбь в слезах их спор решить должна, Кто им дороже — дочь или жена. Тот и другой зовут ее своею, Но их старанья тщетны, как ни жаль… Отец кричит: «Моя!» — «Была моею, — Твердит супруг, — оставьте мне печаль! Я разрешу кому-нибудь едва ль Оплакивать Лукреций кончину,
