— Нет-нет! Ах, как же ты не понимаешь? Я не могу, не могу!
Джимми побелел. Он с тревогой всмотрелся в ее лицо.
— Постой, любимая! Что это значит — ты не можешь? Неужели это настолько важно, чтобы… чтобы… — он искал слово, — тебе помешать?
— Настолько, — прошептала она.
Ледяная рука сжала его сердце. Мир рушился, разваливался на куски прямо у него на глазах.
— Но… но… ты же любишь меня, — медленно проговорил он, словно пытался найти ключ к загадке. — Я… не понимаю…
— Ты и не поймешь. Ты мужчина. Ты ничего не знаешь. Для мужчины все совсем по-другому! Он с детства знает, что рано или поздно должен будет уйти из дома. Для него это естественно.
— Милая, но ведь и ты не можешь всю жизнь прожить дома! Все равно, за кого ты выйдешь замуж…
— Это совсем другое дело. Папа никогда больше не захочет разговаривать со мной. Я никогда больше его не увижу. Он Уйдет из моей жизни, Джимми. Я не могу. Ни одна девушка не смогла бы вот так выбросить двадцать лет своей жизни, как будто их и не было. Я буду постоянно мучиться, сама изведусь и тебя сделаю несчастным. Каждый день сотня разных мелочей будет напоминать мне о нем, у меня не хватит сил бороться с этим. Ты не знаешь, какой он хороший, как он меня любит. Сколько я себя помню, мы с ним всегда были друзьями. Ты видел его только снаружи, со стороны, а я знаю, что на самом деле он совсем другой. Он всю жизнь думал только обо мне. Он рассказывал мне такое о себе, чего никто и не подозревает, и я знаю, что все эти годы он трудился только ради меня. Джимми, ты не сердишься, что я все это говорю, нет?
— Продолжай, — сказал он, крепче прижимая ее к себе.
— Маму я не помню. Она умерла, когда я была совсем маленькая. Так что мы с ним всегда были вдвоем — пока не появился ты.
Воспоминания о тех далеких днях толпились перед ней, пока она говорила, заставляли ее голос дрожать — полузабытые милые пустяки, овеянные волшебным ароматом счастливого прошлого.
— Мы с ним всегда были заодно. Он доверял мне, а я доверяла ему. Мы всегда поддерживали друг друга. Когда я болела, он сидел со мной всю ночь, и не одну — много ночей подряд. Однажды у меня была всего лишь маленькая лихорадка, но я вообразила, что ужасно больна, поздно вечером услышала, что он пришел, и позвала его, а он поднялся ко мне и сидел до утра, держал меня за руку. Только потом я случайно узнала, что в тот день шел дождь, он весь промок. Он мог умереть из-за меня. Мы с ним были верными партнерами, Джимми, милый. Я не могу огорчить его теперь, правда? Это было бы нечестно.
Джимми отвернулся, боясь, как бы лицо не выдало, что он чувствует. Он сходил с ума от иррациональной, нерассуждающей ревности. Он хотел, чтобы она принадлежала ему телом и душой, и каждое ее слово резало по живому. Еще мгновение назад он чувствовал, что она — его. Сейчас, в первую минуту потрясения, он казался сам себе чужаком, посторонним, без спросу ступившим на священную землю.
Она заметила его движение и инстинктивно угадала его мысли.
— Нет-нет! — закричала она. — Нет, Джимми, все совсем не так!
Их взгляды встретились, и у Джимми отлегло от сердца. Они сидели и молчали. Дождь, истратив основной запас своих сил, сыпался мягко и ровно. Среди серых туч над холмами проглянула бледная полоска голубого неба. Совсем оядом на острове запел дрозд.
— Что же нам делать? — спросила она наконец. — Что тут можно сделать?
— Нужно подождать, — сказал Джимми. — Все будет хорошо. Обязательно. Теперь нам ничто не может помешать.
Дождь перестал. Голубизна теснила серость и в конце концов совсем прогнала ее прочь. Солнце, низко висевшее на западе, снова ярко светило над озером. Воздух был чист и прохладен.
Джимми внезапно воспрял духом. Он разглядел ниспосланный ему знак. Такой и есть этот мир на самом деле — улыбающийся и приветливый, а не серый, как ему на минуту показалось. Он победил! Этого уже ничто не изменит. Остались какие-то мелочи. Как можно было хоть на минуту поддаться такой ерунде?
Джимми вывел лодку из укрытия на сверкающую воду и взялся за весло.
— Пора возвращаться, — сказал он. — Интересно, который час. Я бы хоть всю жизнь здесь провел, но, наверное, уже поздно. Молли!
— Да?
— Что бы ни было, ты разорвешь помолвку с Дривером? Хочешь, я ему скажу?
— Нет, я сама. Я напишу ему записку, если не встречу его до обеда.
Взмахнув несколько раз веслом, Джимми вдруг снова заговорил:
— Бесполезно! Я просто не могу удержаться. Молли, ничего, если я немножко спою? Голос у меня — не приведи Господи, но очень уж я счастлив. Постараюсь перестать, как только смогу.
Он громко и немелодично запел.
Молли тревожно смотрела на него из-под своей тенистой шляпы. Солнце зашло за холмы, блики на воде погасли. В воздухе чувствовался холодок. Громада замка нависла над ними, темная и угрожающая в неясных сумерках.
Молли пробрала дрожь.
Глава XX УРОК ИГРЫ В ПИКЕТ
Тем временем лорд Дривер, отойдя от воды, закурил сигарету и неспешным шагом двинулся на прогулку вокруг замка. Он был в обиде на весь мир. Изменнический побег Молли в лодке вместе с Джимми нисколько его не огорчил; у графа были другие заботы. Трудно сохранять безоблачную ясность духа, когда безжалостный дядюшка только что силой принудил тебя отказаться от любимой девушки и обручиться с другой, которая тебе абсолютно безразлична. При таких условиях жизнь представляется в довольно мрачном свете. К тому же лорд Дривер, хоть и не был склонен к самоанализу, невольно начал задумываться, не было ли его поведение самую чуточку недостаточно героическим. Он пришел к выводу, что, пожалуй, было. Конечно, начни он упираться, дядя Томас мог чертовски сильно осложнить ему жизнь. Вот в том-то вся и беда! Будь у него хотя бы, — ну, скажем, две тысячи в год собственного дохода — тогда еще можно было бы побороться. Но, черт побери все на свете, дядя Томас в случае чего может так урезать его содержание, что нельзя будет и носа высунуть из замка — сиди себе с каким-нибудь жалким фунтом стерлингов в кармане, да и того еще много!
Воображение лорда пасовало перед такой перспективой. Летом и осенью, когда можно охотиться, не так уж плохо пожить в родовом гнезде. Но круглый год! Лучше быть в столице с разбитым сердцем, чем с целым — в деревне в зимнее время.
— Ей-богу, — бормотал его лордство, — была бы у меня хоть пара… Да, черт побери все на свете, хоть бы пара тысяч в год! Я бы рискнул и попросил Кэти выйти за меня замуж, да, рискнул бы, черт меня раздери совсем!
Он продолжил прогулку, задумчиво попыхивая сигаретой. Чем больше он размышлял о своем положении, тем меньше оно ему нравилось. Во всей этой истории было одно только светлое пятно: с деньгами теперь станет малость полегче. Прежде вытянуть у дяди Томаса малую толику драгметаллов было все равно что вырвать коренной зуб у бульдога. Но уж теперь-то благодаря этой чертовой помолвке дядюшка, надо надеяться, слегка отпустит вожжи.
Его лордство как раз прикидывал, не удастся ли в минуту душевной разнеженности вытрясти дядю на приличную сумму, и тут на руку ему упала тяжелая теплая дождевая капля! В кустах зашлепало и зашелестело. Небо закрыли свинцовые тучи.
Лорд огляделся — куда бы скрыться. Бесцельно прогуливаясь, он достиг розового сада. В дальнем конце его имелась беседка. Лорд поднял воротник и побежал.
Приблизившись, он услышал, что внутри кто-то насвистывает в ритме похоронного марша. Тут хлынул дождь. Запыхавшийся лорд нырнул в беседку и увидел, что за маленьким дощатым столиком сидит Харгейт,
