нежнейший ветерок. Очевидно, драматизм сложившейся ситуации не ускользнул от Гильдебранда Спенсера, двенадцатого графа Дривера.
Не ускользнул он и от Джимми. Ситуация была как раз в его вкусе. У него уже сложился план действий. Джимми понимал, что бесполезно пытаться рассказать правду рыцарственному дядюшке. Бесхитростной доверчивости в характере сэра Томаса было не больше, чем в жилах его — нормандской крови. Лондонец по рождению, в этом он сильно напоминал уроженцев штата Миссури.
Положение, по всему, складывалось безвыходное, но Джимми считал, что выход у него все-таки имеется. А пока он просто наслаждался происходящим. Забавно, все это почти в точности повторяло главную сцену третьего акта пьесы «Любовь медвежатника», в которой Артур Мифлин с таким успехом исполнил роль обаятельного взломщика.
Теперь и Джимми предстояло исполнить роль обаятельного взломщика в собственной трактовке. Артур Мифлин на сцене закуривал сигарету и чередовал дымовые колечки с остроумными репликами. Сигарета, конечно, пришлась бы очень кстати, но Джимми был готов блеснуть и без реквизита.
— Так это… это вы, вот оно что? — пропыхтел сэр Томас.
— Кто вам сказал?
— Вор! Мелкий жулик!
— Ну что вы! — возразил Джимми. — Почему мелкий? Если в здешних краях я мало известен, это еще не причина меня обижать. Откуда вы знаете, может быть, в Америке у меня громкая репутация? Может быть, я сам Бостонский Билли, или Сакраменто Сэм, или еще кто-нибудь. Давайте все-таки обойдемся без оскорблений в нашей дискуссии.
— Я вас давно подозревал! С самого начала, как только услышал, что мой идиот-племянничек завел в Лондоне дружбу с каким-то случайным человеком. Так вот вы кто такой! Ворюга!
— Я лично не обращаю внимания на такие вещи, — перебил его Джимми, — но, если вам когда- нибудь в будущем случится беседовать с медвежатниками, вы уж, пожалуйста, не называйте их ворами. Они ужасно обидчивые. Понимаете ли, между этими двумя специальностями — огромная пропасть, приходится считаться с кастовыми предрассудками. Допустим, вы — театральный режиссер. Как бы вам понравилось, если бы вас обозвали капельдинером? Улавливаете разницу? Вы можете задеть их чувства. Скажем, обычный вор на моем месте, скорее всего, применил бы грубую силу. Но по этикету медвежатника, если я не ошибаюсь, применение грубой силы нежелательно, разве что в самых крайних случаях. Я очень надеюсь, что у нас до этого не дойдет. С другой стороны, честность вынуждает меня отметить, сэр Томас, что вы у меня на мушке.
В кармане пиджака у Джимми лежала курительная трубка. Он надавил черенком на ткань, так что карман оттопырился. Сэр Томас с тревогой посмотрел на выпуклость и слегка побледнел. Джимми свирепо насупился. Насупленные брови Артура Мифлина в третьем акте вызвали бурное восхищение среди публики.
— Как видите, — сказал Джимми, — револьвер у меня в кармане. Я всегда стреляю через карман и плюю на счета от портного. Мой малыш заряжен, курок взведен. Он нацелен прямо на бриллиант в вашей булавке для галстука. Роковое место! Ни один человек еще не выжил после прямого попадания в булавку для галстука. Мой палец на спусковом крючке. Поэтому я рекомендовал бы вам не звонить в звонок, на который вы смотрите. Против этого есть и другие причины, я к ним перейду немного позже.
Рука сэра Томаса дрогнула.
— Если хотите, то звоните, конечно, — дружески продолжил Джимми. — Вы у себя дома. Но лучше все-таки не надо. На расстоянии полутора ярдов я стреляю без промаха. Вы просто не поверите, сколько раз я попадал с такого расстояния в стог сена. Я просто не могу промахнуться. Впрочем, я, пожалуй, не стану вас убивать. Будем гуманными по случаю нашей радостной встречи. Я всего лишь прострелю вам колено. Это больно, но не смертельно.
Он многозначительно вздернул черенок трубки. У сэра Томаса кровь отхлынула от лица. Рука его бессильно повисла.
— Отлично! — одобрил Джимми. — В конце концов, зачем вы спешите положить конец нашей приятной беседе? Я, например, совершенно не тороплюсь. Давайте поболтаем. Как продвигается театральный вечер? Имела ли успех вступительная пьеса? Вот погодите, пока увидите сам спектакль.
На генеральной репетиции по крайней мере три актера знали свои роли.
Сэр Томас бочком отошел от звонка, но это было временное отступление, навязанное ему требованиями момента. Он понимал, что нажимать на кнопку звонка было бы неблагоразумно, но, собравшись с мыслями, сообразил, что рано или поздно победа будет за ним. Лицо его снова приобрело обычный оттенок. Руки машинально двинулись к фалдам сюртука, ноги сами собой расставились. Джимми с улыбкой наблюдал признаки вернувшегося душевного равновесия. Он надеялся в скором времени снова поколебать это равновесие.
Сэр Томас взялся просветить Джимми касательно его перспектив:
— А как, позвольте спросить, вы собираетесь покинуть замок?
— Разве вы не дадите мне автомобиль? — сказал Джимми. — Но я пока еще не собираюсь уезжать.
Сэр Томас отрывисто рассмеялся.
— Да-да, конечно! Еще бы! Тут я с вами согласен!
— Два великих ума, — сказал Джимми. — Не удивлюсь, если окажется, что мы с вами на многое смотрим одинаково. Вот вспомните, как вы быстро разделили мою точку зрения на нажимание звонков. Но почему вы подумали, будто я намерен покинуть замок?
— Трудно предположить, что вам захотелось бы остаться.
— Напротив! В первый раз за два года я нашел место, где мне по-настоящему хорошо. Обычно мне уже через неделю хочется двигаться дальше. А здесь я мог бы остаться навсегда!
— Боюсь, мистер Питт… Кстати, имя, конечно, вымышленное?
Джимми покачал головой.
— Увы, нет. Если бы я хотел взять вымышленное имя, то выбрал бы Тревельян, или Трессилиан, или еще что-нибудь этакое. По-моему, Питт — фамилия не слишком авантажная. Был у меня когда-то знакомый по имени Рональд Чейлисмор. Везет же некоторым!
Сэр Томас гнул свое:
— Боюсь, мистер Питт, вы плохо понимаете свое положение.
— Да что вы говорите? — заинтересовался Джимми.
— Я поймал вас в момент попытки украсть ожерелье моей жены…
— Видимо, нет смысла объяснять вам, что я не крал его, а возвращал на место?
Сэр Томас молча приподнял брови.
— Нет? Я так и думал. Простите, я вас перебил…
— Я поймал вас при попытке украсть ожерелье моей жены, — продолжал сэр Томас, — и если вам удалось отсрочить свой арест, угрожая мне револьвером…
Джимми взволновался.
— Силы небесные! — Он пошарил у себя в кармане. — Да, этого я и боялся. Должен перед вами извиниться, сэр Томас, — сказал Джимми со сдержанным достоинством, извлекая из кармана трубку, — недоразумение произошло исключительно по моей вине. Сам не понимаю, как я мог так ошибиться? Оказывается, это был не револьвер.
Щеки сэра Томаса приобрели густо-багровый оттенок. Онемев от злобы, он свирепо глядел на трубку.
— Вероятно, волнение момента… — начал Джимми.
Сэр Томас его перебил. Воспоминание о собственной — ненужной, как выяснилось — трусости уязвляло его до глубины души.
— Вы… вы… вы…
— Сосчитайте до десяти!
— Вы… Не понимаю, чего вы пытаетесь добиться своим фиглярством…
— Как вы можете говорить такие жестокие вещи! — укорил его Джимми. — Это не фиглярство! Тонкий, изысканный юмор! Игра ума! Общение душ, как это принято в лучшем обществе!
