Дадли Пикеринг жевал окурок некогда роскошной сигары. Сидел он в гостиной, наедине со своими мыслями. Заглядывал хозяин, словно хотел прибрать. Заглядывал и благодушный Роско Шериф; но страдалец едва отвечал им. Теперь он беседовал со своим подсознанием.
Подсознание — плохой собеседник. Большей частью оно кроется в норе и выползает, чтобы нас расстроить. До сих пор, в ночной тиши, оно подсказывало Дадли, что всякая плоть — трава и что он не молодеет. Сегодня, под воздействием шока, оно выглянуло в самое приятное, послеобеденное время. Обычно он в эти часы отдыхал. Обычно — но не теперь.
Цинично поглядывая на жертву, подсознание заметило:
— Завтра уедем. Оставаться нельзя. Вот что значит — глупость.
Пикеринг передернулся.
— В индейцев играем! Староват, голубчик, староват. Завтра нога разболится. Слава Богу, не мальчик. Соберешься ползать во мху, послушай меня.
Пикеринг решительно зажег сигару. Она оказалась слишком горячей. Отбросив ее, он вынул из жилетного кармана кольцо с бриллиантом.
— Неплохо, а? — осведомилось подсознание.
Пикеринг вздохнул, вспомнив венец своих бед, когда
— Потерял по глупости, — сказало оно. — Нет, какой дурак! Играет в индейцев! Что ж, дела не исправишь.
Отменяем торт, рассылаем телеграммы, отсылаем служанок, равно как и органиста. Ты остаешься один, старый идиот. Легкие шажки в детской? Как бы не так! Детские голоса? Ну, знаешь! Нет, дорогой, все это не для Дадли Идиота Пикеринга.
Подсознание выражалось неприятно, но разумно. Страдалец сунул кольцо в карман и закрыл лицо руками, мыча от горя.
— Удивляюсь я тебе, — заметило подсознание.
— Почему?
— Ты прекрасно знаешь, что тебе полегчало. Ты рад, ты чрезвычайно рад!
Пикеринг возмутился, и тут же понял, что это правда. Кто бы мог подумать? Совсем недавно он ощущал себя, как Люцифер, павший с неба. И вот — появилась серебряная каемка. Подсознание поднажало.
— Не лги себе! — сказало оно. — Вечно все себе лгут. А ты взгляни честно. Ты прекрасно знаешь, что думать не желал о браке. Ты застенчив. Ты не любишь суеты. А тут еще — эта барышня. Что ты о ней знаешь? Да, недурна. Но нужно ли это для семейной жизни? Лучше добрая образина, чем сварливая Афродита. Ты знаешь, что
Живешь ты тихо, хорошо, но если взбрело жениться — не на ней же! Ты немолодой, мирный человек. Ты хочешь уютно идти по жизни, она — плясать фокстрот. Конечно, если бы ты ее любил… Но ты ее не любишь, она тебя просто приворожила. Советую тебе праздновать годовщину этой ссоры. Можешь пожертвовать деньги на больницу, тоже из благодарности. Не знаю, сколько ты проживешь — без этих глупостей дольше — но такого счастья, как сейчас, у тебя уже не будет.
— Как ты право! — с восторгом откликнулся Пикеринг. — Странно, я сам не догадался.
Зашевелилась ручка. Хорошо, если бы Роско Шериф. Он его скучно встретил, а сейчас — ого-го, держись! Есть два прекрасных анекдота…
Но то была Клара. Взор у нее был странный, мягкий, покаянный, что ли. Вроде блудного сына или, точнее, дочери.
— Дадли!
Она робко улыбнулась. Щеки ее пылали, глаза сияли. Он посмотрел на нее, и с ним стало что-то делаться.
Как же слаб человек, как он жалок! Поистине червяк. Гордится разумом, а увидит сияющий взгляд — и превращается в промокашку. Только что миллионер презирал и брак, и женщин, он благодарил Провидение — и что же? Разум исчез.
— Дадли!
Подсознание попыталось снова.
— Осторожно, — шепнуло оно.
— Дадли, — сказала Клара, — нам надо поговорить. «Без записи нельзя! Беги! Скрывайся!»
Пикеринг не скрылся. Клара подошла к нему, жалобно улыбаясь. 197 фунтов затрепетали. Теперь он ощущал, что брак — синоним рая.
Клара села на ручку кресла.
— Олух! — сказало подсознание.
Клара погладила его руку. Подсознание сказало: «Балбес».
— Дадли, мой дорогой, — нежно проговорила Клара, — я ужасная дура. Я ужасно виновата. А ты — самый лучший, самый добрый, самый кроткий человек. Прости меня.
Губы его молча шевелились. Она прикоснулась губами к лысине.
— Где оно?
— Э?
— Куда ты его положил? Тут вмешалось подсознание.
«Кретин, болван, балбес, олух, слабоумный, — сказало оно. — Ты что, меня не слышал?»
«Она такая красивая, — напомнил Пикеринг. — Посмотри хотя бы на глаза».
«Она — железка».
«Ты неправо».
«Право».
«Она меня любит!»
«Ничего подобного».
Клара пожала плечами.
— Дадли, о чем ты задумался? Где кольцо? Он его вынул. Она его рассмотрела.
— Я чуть не разбила твое сердце…
«Беги! Подальше! В Японию!»
Пикеринг не сбежал в Японию. Он смотрел на Клару, любуясь серым сиянием глаз, очерком щеки, нежностью шеи. Как можно слушать это подсознание? Как можно допустить на миг, что она — не совершенство?
— Вот! — сказала Клара, надевая кольцо.
— Все хорошо, — прибавила она, прикасаясь к лысине.
— Все хорошо, — согласился он.
— Тогда поцелуй меня. Он это сделал.
— Дадли, миленький, — сказала Клара, — мы будем уж-жасно счастливы.
— А то! — вскричал он. Подсознание молчало, утратив дар речи.
Расставшись с Кларой, Билл тихо постоял. Двигаться он не мог. Все силы ушли на объяснение. Как ни странно, в тяжелые минуты добрые свойства не помогают. Скромность, к примеру, считают добрым свойством. Она умягчает душу и помогает понять ближнего. Однако Биллу помогла бы гордость. Клара сумела ранить его. Кто он, в конце концов, чтобы заслужить любовь Элизабет?
Он принадлежал к тем редким людям, которые верят в достоинства ближних больше, чем в их недостатки, а по отношению к себе — в точности наоборот. Это и зовется скромностью, а если хотите — робостью. Он был невысокого мнения о себе.
Наконец он побрел к дому, несчастный и усталый. Надо было лечь и заснуть, утро — мудренее…
Дверь была открыта, и за ней слышались голоса. Шли они сверху. Говорил Натти, и так резко, что каждое слово было слышно.
— Конечно, ты его не выносишь, но пять миллионов… Билл кинулся к себе и сел на кровать. Дверь захлопнулась. Значит, это правда!
Кто-то постучался. Потом — еще раз. Дверь чуть-чуть приоткрылась.
