— Никогда, пока он не познакомился с тобой.
Элизабет ничего не ответила.
Возможно, она не такая уж ведьма, какой он себе ее представлял, но она была весьма колючей особой и не слишком обращала внимание на страсть Дэвида.
— Ты хоть веришь, что я вступила в «Авалон» из-за Дэвида? — устало спросила Элизабет.
— Да, верю. Но ты пошла по неверному пути. Дэвид покончил с собой сам. Если бы он был в опасности, я знал бы об этом.
— Откуда?
Калеб сжал кулаки.
— Я просто знаю это. Я бы это почувствовал.
Это не могло быть убийством. Конечно, если бы его брату грозила опасность, он первый узнал бы об этом. Нет, единственная опасность для Дэвида заключалась в нем самом и в его неспособности смириться с тем, что Элизабет его оставила. Этого Калеб не мог предвидеть и потому не мог помешать…
— Дэвид был самостоятельным человеком. Ты ответствен за то, что с ним случилось, не больше меня.
— Он был… слабым.
— И ты проклинаешь себя за то, что тебя не было рядом с ним, когда он был подростком?
Неужели это так легко заметить?
— Наш отец умер, когда Дэвиду было всего два года. Мне бы следовало позаботиться о том, чтобы он стал сильным человеком.
— Это твоей матери надо было позаботиться, а не тебе. Если здесь и есть чья-то вина, то только ее. Сколько лет было Дэвиду, когда ты поступил в Вест-Пойнт?
— Десять.
Элизабет немного помолчала.
— Значит, ему было столько же, сколько тебе, когда умер ваш отец.
— Да.
— Кто служил для тебя примером?
Калеб не ответил.
— У тебя не было никакого примера. Но ты вырос сильным и уверенным в себе.
Калеб фыркнул.
— У меня не было выбора. Ты никогда не встречалась с моей матерью. — Калеб потер затылок и на мгновение прикрыл глаза, вспоминая прошлое. — Когда отец умер, мне все говорили: «Теперь, сынок, ты глава семьи. Ты должен позаботиться о своей матери».
— Говорить такое маленькому мальчику глупо и безрассудно, — отрезала Элизабет, словно желая защитить того смущенного, убитого горем мальчишку, каким он тогда был. Такие вещи люди говорят, когда чувствуют себя неловко и пытаются найти какие-то слова утешения.
— В чем-то они оказались правы. Мама… ну, была робкой, погруженной в себя. Она была не в состоянии сама со всем управиться, и мне пришлось быстро взрослеть.
— Вот видишь? Дэвиду тоже было десять лет, когда ты уехал. Он все равно стал бы таким, каким стал и не важно, где ты был. Люди рождаются разными. Может быть, по характеру он был больше похож на вашу мать.
Калеб посмотрел в глаза Элизабет и был поражен силой чувств, которую в них увидел. Он прочел в них искренность, желание успокоить его, убедить в невиновности.
Да, эта сильная женщина вряд ли могла иметь много общего с его братом. Калеб подумал о тех обстоятельствах, которые повлияли на формирование ее характера.
— Ну, а ты? — спросил он. — Когда ты потеряла своих родителей?
Элизабет опустила глаза.
— Мои родители живы. Это Дэвид тебе сказал, что они умерли?
— Он сказал, что ты совсем одна на свете, что о тебе некому позаботиться.
— Что ж, это почти так. Я не общаюсь со своими родными уже много лет.
— Совсем?
Она заколебалась, и он подумал: что же таится в глубине ее души?
— Они разошлись, когда я была еще маленькая, — сказала она. — В любом случае их брак был скоропалительным — моя мама была уже беременна мною.
Калеб услышал жесткие нотки в ее голосе.
— Большинство разведенных пар начинают битву за то, с кем останется ребенок. Они сражались из- за меня, и я постоянно разрывалась между ними. Они оба вступили во второй брак, и у них родились дети. Я была как пятое колесо в телеге.
Калеб почувствовал острое желание схватить и крепко-крепко прижать к себе Элизабет. Так, чтобы она забыла все свои беды и печали. Но он понимал, что она не хочет его жалости.
— Похоже, что тебя воспитывала парочка пустоголовых, себялюбивых подонков, — сказал Калеб, чтобы скрыть свои истинные чувства.
— Вот все мои тайны и раскрыты. Теперь ты знаешь, почему я такая, — печально ответила Элизабет.
У него перехватило дыхание.
— Господи, Элизабет! Я вовсе не хотел этого сказать. Мы с тобой чем-то похожи. Оба одиночки. Может быть, это зависит от того, как нас воспитывали, я не знаю. Мы не любим полагаться на других.
Она подняла глаза, но смотрела в другую сторону.
— Калеб, расскажи мне, почему ты ушел из армии.
Он повесил полотенце на шею.
— Понимаешь, меня давно уже грызло одно чувство… чувство разочарования.
— Разочарования? В чем? В насилии?
Он помолчал, обдумывая, как выразить словами то, что заставило его покинуть армейскую жизнь — единственную жизнь, которую он знал.
— Там особые законы. Со временем привыкать и изменяешься сам. Думаю, я понял, что не хочу больше терять самого себя, прежнего. — Калеб взглянул на Элизабет. — Ты меня понимаешь?
Он видел, что она обдумывает его слова. Когда она ответила «да», он поверил, что она поняла.
— А потом я за короткое время потерял и маму, и Дэвида, и это решило дело. В глубине души я знал, что когда-нибудь придется начинать жизнь сначала.
— Ты жалеешь об этом?
— Пока нет. Может быть, когда-нибудь пожалею.
— Откуда у тебя эти шрамы? — Элизабет придвинулась к нему, чтобы получше рассмотреть руку, на которой был красный рубец до самого плеча.
Калеб рассеянно дотронулся до такого же шрама на виске.
— Тебе не понравится то, что ты услышишь.
— Возможно, но все же расскажи.
— Это случилось давно, во время операции по спасению одного американского бизнесмена, имевшего отношение к ЦРУ. Его держали в тюрьме в одной из стран Центральной Америки. Охраняли его четыре человека, у которых был приказ убить его, если он попытается бежать. В здание мы пробрались через крышу. Затем спустились в камеру, где был заложник, надели на него бронежилет и посадили в наш вертолет.
— Охрана пыталась вас остановить?
— Да.
Лицо Калеба было непроницаемо. Элизабет отвела него взгляд и посмотрела на его руки, те самые руки, которые ласкали ее всею лишь несколько часов назад. Этими руками он убивал людей.
— Они пытались нас остановить, и мы их убили. Кроме того парня, который не стрелял. Он дрожал как осиновый лист. Сидел на лестнице съежившись от страха, когда мы спускались, я приковал его наручниками к перилам.
Калеб не смаковал эти подробности, но и не скрывал их.
