посмотри.
– А чего ж, – «барабанщик» ухмыльнулся. – Я баб, что живых, что утопленных, все одно не боюсь. Только пусть Лоб ее на прицеле держит. Вдруг она на меня сама скакнет?
– Если что, девка сразу в лоб «болт» заполучит, – успокоил Старший. – Уж, правда, не знаю, что утопшей «болт»? Может, отпугнет только?
Даша стояла неподвижно, расслабленно. Ладонь жгло, густая капля плюхнулась на нос лодки.
«Барабанщик» подступал медленно, осторожно. В волосатой руке покачивался выставленный в сторону утопленницы тесак. В тишине потрескивали угли костерка. Сапоги бандита отчетливо шуршали в траве. Старший из бандитов не выдержал, – осторожно высвободил из пирамиды копье, двинулся следом…
Страшно Даше не было, только руку палило как огнем. «Барабанщик» приближался невыносимо медленно, – казалось, сто лет будет идти. Смотрел то на выставленную ладонь утопленницы, то на бледное лицо с толстыми, неровными губами.
За тростниками завопила первая ночная птица-ревуха. Даша вздрогнула, и в этот миг Барабанщик ее узнал:
– Ух, дерьмо китовое! Да это же та девка, что…
Даша неловко, но быстро прыгнула через нос лодки. Покачнулась, упав на колено, из всех сил швырнула кашу из ладони в лицо Барабанщика. Тот взвыл, выронил тесак и схватился за лицо – размокшая смесь красного кострового перца и красного соусного жгла глаза хуже горящего лампового масла. Даша, не слыша собственного визга, выхватила из-за спины нож, метнулась к мужчине. Ударила справа, под ребра, – клинок вошел, потом чуть не вывернулся из пальцев, – руку полоснула такая боль, что девушка едва нож не выпустила. Вырвала из раны, – Барабанщик словно не заметил, только покачнулся, – все косолапо танцевал на месте, драл ногтями горящее лицо. Даша отшатнулась, мокрый башмак поехал, – девушка села на траву. Над плечом что-то свистнуло, – стрела арбалетная. Из-за спины, воющего как раненый бык, Барабанщика, выросла фигура с занесенным для удара копьем.
Даша даже особенно отползти не пыталась. Смерть так смерть, на это раз, хоть не задаром.
Бородатое лицо бандита вдруг изменилось. Даше показалось, что у него от ярости глаза из орбит выпрыгнули. Почти так и было, – голыш, угодивший в затылок Старшему, разнес череп не хуже разрывной пули. Предводитель бандитов сделал еще шаг, и рухнул на траву. Даше крепко досталось по ноге древком копья. Девушка недоуменно посмотрела на окровавленный затылок бандита, – кости черепа, вмятые в серо-кровавую жижу, торчали как осколки нелепого волосатого горшка. Даша посмотрела на костер, – там лежало одно неподвижное тело, а рядом лохматый дрался с арбалетчиком. Быстрый Костяк, согнувшись почти вдвое, скользил вокруг, пугая ножом. Бандит отмахивался, как щитом, разряженным арбалетом, другой рукой опасно взмахивал тесаком. На одну ногу он ступал с трудом, но подпустить внезапного противника собирался разве только для того, чтобы наверняка резануть широким лезвием. По всему было видно, что хромой боец в поединке поопытнее привыкшего к совсем иным воровским стычкам Костяка.
– Раууу-урауууу! – раздался воинственный клич. Камень, со свистом вылетевший откуда-то из зарослей, угодил хромому бандиту в плечо. Судя по хрусту, ключица была сломана как сухая ветка. Арбалет бандит выронил, рука повисла плетью. Бородач со стоном попятился, Костяк прыгнул следом. Увернулся от тесака, ткнул ножом под ремень противника. Бандит с проклятьем осел на землю. Костяк выпрямился, оглядывая поверженного противника, и чуть не поплатился за неосторожность. Бородач ловко метнул свой с виду массивный тесак. Костяк шарахнулся, чудом увернувшись от просвистевшего на уровне живота оружия. Выругался, присел на корточки. Бандит, ерзая по земле, безнадежно и упорно полз к лежащему на столике-бочонке ножу.
Из кустов появился полукровка. Оглядел поле битвы и хрипло объявил:
– Мы победили!
Даша на преисполненного гордости низкорослого метателя не смотрела. Быстрым шагом пересекла полянку, присела над все еще пытающимся ползти арбалетчиком. Тот глянул с ненавистью, но закрыться и не пытался. Девушка ударила ножом туда, где заканчивалась черная бородка. Кровь из пробитой шеи брызнула неожиданным фонтаном, окропила мелкими частыми брызгами подбородок и грудь девушки. Даша машинально отряхнула грудь, встала.
Костяк смотрел потрясенно. Полукровка тоже удивленно моргал. Даша нехорошо оскалилась.
– Жалко гада?
– Я только… в смысле… допросить надо бы… – пробормотал Костяк.
– Рыбы пусть их допрашивают, – хрипло сказала Даша и пошла к воде. По пути ткнула ногой Барабанщика, – рот приоткрыт, в глазных впадинах темная жижа. Сдох. На Старшего и смотреть нечего, с половиной черепа никакой скот не выживет. Значит, все.
Даша зашла по колено вводу, отмыла скользкий нож, с трудом, левой рукой вложила в ножны. Правую руку жгло будто свинцом расплавленным. Кроме ладони опаленной перцовой смесью, обнаружился глубокий, до кости, порез на большом пальце, – это собственным ножом заработала. Вот дура!
Даша отмывала руку в прохладной воде. Жжение от перца постепенно уходило. Осталась тупая боль от пореза. Вода плескалась темная, ночная. На запах крови кто-нибудь приплыть может. Даша не боялась, чувствовала – сейчас, и с любой навой справится, и с аванком. Может быть, даже без ножа. Девушка, кое- как, одной рукой, умылась. Злость, что до горла переполняла эти два дня, уходить не торопилась. Злость – не перец, и не кровь – речной водой не смоешь.
Прижимая к груди порезанную руку, девушка забралась в лодку. Потихоньку закапали слезы. Даша, плакала, моргала на темную реку, посасывала палец. Кровь никак не останавливалась. За спиной тихо переговаривались, возились Костяк и полукровка. Потом Костяк подошел:
– Дай руку завяжу. Кровью истечешь…
Даша дала промыть рану чем-то едким, спиртным, потом дала завязать палец тряпицей.
Поужинали подгоревшей, но все равно вкусной чечевичной кашей. Дашу не тошнило. Она вообще не чувствовала никакого раскаяния. Нецивилизованный вы человек, Дарья Георгиевна. Ни стыда, ни сочувствия к убиенным. Наверное, потому что сама мертвая. Только усталость, да какое-то смутное удовлетворение, словно после большой и трудной уборки. И чуть-чуть гордости. Сказала – сделала. Ну и что, что дура и морда корявая. Зато не стыдно перед собой. Убийца ведь. А-а, – с мертвой-то, какой спрос?
Лохматый глотал что-то из кружки. Отдувался. Предложил, но Даша только головой помотала. Хватит, в прошлый раз темного пива перебрала, как малолетка глупая. Хотя чего-то крепкого глотнуть хотелось. Во рту вкус крови так и остался. Грязная. Платье теперь вообще не отстираешь. Да и куда его такое укороченное?
После ужина полукровка заявил, что будет ходить кругом дозором и охранять. Можно спать и не беспокоиться. Если что – завоет, разбудит. Вообще, после битвы дарк явно почувствовал себя увереннее. Даже сопеть носом стал по-другому. Тоже – снайпер короткопалый.
Полукровка отправился патрулировать. Костяк подозрительно огляделся и прошептал:
– Знаешь, Даша, что-то я его побаиваюсь. Где это видано, так камнями швыряться? Ладно бы, какой- нибудь великан был. Об этих полудиких чего только не говорят.
– Он на нашей стороне дрался, – заметила Даша, глядя в огонь костра.
– Сегодня на нашей, завтра на своей собственной. Я чего не понимаю, тому и не доверяю.
– Меня, значит, хорошо понимаешь? – вяло спросила девушка.
– Нет, – признался лохматый. – Ты страннее любого дарка будешь.
– Ну и иди тогда в лодку, один спи, – порекомендовала Даша. – Тебе спокойнее будет. У меня уже глаза слипаются, – вдруг во сне тебя придушу?
– В лодке спать неудобно, – обиженно отказался лохматый.
Спали спина к спине. Плащей в лагере хватало, а под низко натянутым тентом было сухо. Даша вроде бы умирала, так спать хотелось, а легла – никак не спалось. От плащей чужими мужчинами пахнет. Мертвыми. Не по себе. Череп разбитый чудится, глаза – жижа черная. Вроде бы лишнее всё это. Ненужное. Лохматый совершенно неслышно дышит, – еще хорошо, что теплый. Живой. На реке кто-то трубно вопит, плещет. Полукровка сгинул. Стражник-невидимка.
