Утро началось с привычного комплекса тайцзицюань; на соседней террасе Баг с некоторым облегчением увидел обнаженную по пояс фигуру сюцая Елюя. Юноша начал упражнения раньше его и не заметил Багова появления, весь поглощенный плавными движениями. Некоторое время Баг наблюдал за ним и окончательно уяснил, что стиль Елюя заметно отличается от его, Багова: зарядка сюцая включала несколько довольно резких движений, даже выпадов, в коих Баг усмотрел какую-то внутреннюю агрессию; покачав головой, человекоохранитель заметил себе спросить сюцая, у кого тот брал уроки, — такой стиль Багу был незнаком и малосимпатичен.
Явившийся на террасу вослед за хозяином Судья Ди отнесся к Елюю, скорее, равнодушно — мазнул по нему взглядом, уселся у ограды и стал наблюдать за голубями, о чем-то горячо бубнившими на левой, до сих пор пустующей террасе.
Когда Баг сделал последний выдох, расслабился и открыл глаза, возвращаясь от комментариев Чжу Си на двадцать вторую главу «Лунь юя» к окружающей действительности, сюцай стоял у разделяющей террасы изгороди, поросшей жизнерадостным плющом, и смиренно ждал, когда на него обратят внимание. Баг взглянул на него, и Елюй, расплывшись в радостной улыбке, почтительно поклонился. У Бага на языке вертелся невежливый вопрос: а где, собственно, его, сюцая, олуха такого, неупокоившиеся души носили? он, Баг, уже Яньло-ван знает что стал думать; да что Баг! они с Богданом вместе уже чуть не в розыск собрались подавать сюцая, думая, что юноша влип в какую-то худую историю! Но тут сюцай, опередив заботливого человекоохранителя, стал униженно извиняться за свою беспутность и неразумность, и столько в его голосе было искреннего раскаяния, что Баг не сумел сказать ему приготовленных слов, хотя, конечно, стоило бы.
Оказалось, что сюцай Елюй просто и без затей — загулял. В Александрию на пару дней приехал по делам его давний ханбалыкский однокашник, даже почти родственник — побратались в училище, обычное дело, и вот они вдвоем, на радостях от встречи и предавшись воспоминаниям, так душевно напились маотая, что сюцая не держали ноги, и он был вынужден остаться там, где был, будучи никак не в состоянии передвигаться без посторонней помощи, а помочь ему, кроме однокашника, никто не мог; но ведь и однокашник отдал напиткам не меньшую дань, и вот… Смущенным голосом сюцай поведал Багу, что заснул прямо под столом отдельной трапезной комнаты, которую друзья сняли в харчевне «Веселый Будда», положа голову на грудь приятелю, который к тому времени уже самозабвенно храпел; проснулся он на другой день, когда солнце уже стояло в зените, обнаружил себя под столом и пришел в ужас. Баг кивнул — еще бы, такое любой поймет, еще Учитель наш Конфуций отмечал в двадцать второй главе «Лунь юя»: «Благородный муж знает толк и меру в рисовом вине; низкий человек не знает ни толка, ни меры, ни рисового вина». Что же, сказал сюцаю Баг, пусть это будет вам уроком!..
Тут подошел Судья Ди, внимательно посмотрел на сюцая, втянул ноздрями воздух, прижал уши, коротко зашипел в сторону юноши и трусцой покинул террасу. Ну вот, крайне огорчившись, сокрушенно сказал Елюй, ну вот, котик на меня обиделся, я же за ним недоглядел, я ведь взял его с собой, а утром его с нами уже не было. И куда он делся… Я так виноват, не знаю, что и делать, как быть, как загладить такой проступок, как вернуть ваше, драгоценный преждерожденный Лобо, и вашего кота доверие…
«…Смешной он, — меланхолически думал Баг, обогнав красный «тахмасиб» и вытаскивая новую сигарету из пачки, — молодой и смешной… Все же надо будет мне с ним серьезно поговорить, он хороший парень в сущности… Нашелся — и хвала Будде, одной заботой меньше. А с котом они помирятся…»
— Правда, Ди? — обернулся он к коту. Кот открыл один глаз, убедился, что ничего интересного не происходит, и закрыл глаз снова. «Дрыхнет, — с досадой подумал Баг. — Нет чтобы разъяснить наконец, откуда взялась эта жуткая пиявища? Елюй тут ни при чем, теперь это ясно…»
…Ожидая порцию утренних цзяоцзы у Ябан-аги, Баг в перерывах между глотками жасминового чая кратко переговорил с Богданом, который ответил из воздухолета, держащего путь в Тверь. Богдан явно был в возбуждении и предвкушении, узнав, что Баг добыл-таки неправильное «Слово о полку Игореве» («Ох, еч, я полистал на скорую руку — там такое!..»), но отложить поездку никак не мог; потом он поведал, что тоже провел не лучшую ночь в своей жизни — сначала явились с некими весьма жуткими новостями научники, а потом сам минфа чуть не до утра копал сведения из баз данных нескольких Управлений; в результате смутные сомнения, появившиеся у него ранее, стали оформляться в выводы, о которых он, Богдан, считает пока говорить преждевременным и для проверки которых должен предпринять короткое путешествие в Капустный Лог, к великому ученому (не научнику, а именно ученому, подчеркнул Богдан) Крякутному; а уж ежели беседа с ним принесет ожидаемые плоды — хотя Богдану того, видит Бог, совершенно не хотелось бы, — то во второй половине дня он, вернувшись в Александрию, расскажет обо всем Багу подробно. И тут уж они поразмыслят вместе.
На том и порешили.
Разговор все время прерывался посторонними шумами и не относящимися до дела короткими и неразборчивыми репликами Богдана, произносимыми мимо трубки: видимо, рядом с ним то и дело проходила, погромыхивая катящимся столиком и предлагая закуски и напитки, приветливая до назойливости бортпроводница, или минфа попался не в меру говорливый сосед; так или иначе, беседовать было трудно, а то Баг непременно сообщил бы Богдану поподробней, насколько текст «Слова», которое он изъял, совершенно не похож на широко известный в Ордуси эпос, а главное — что эта книга была изготовлена не в книгопечатной конторе, а переписана, переписана от руки, тушью и гусиным, насколько Баг мог судить, пером; страницы потом обрезали и старательно прошили по краю суровыми нитками, а на получившийся блок наклеили обложку толстого картона. Но с этим тоже можно было подождать полдня.
Ябан-ага поставил перед Багом тарелку с дымящимися цзяоцзы, блюдечко с соей и блюдечко с уксусом и пожелал ему приятного аппетита. Баг кивнул рассеянно и открыл свой «Керулен»: ему не терпелось просмотреть соображения научников относительно человеконарушителей в черном, с которыми он столкнулся ночью; лишь вызвав отчет на экран, он вооружился палочками.
Никаких документов и вообще бумаг при покойных обнаружено не было. На одежде их также отсутствовали какие-либо указания на мастеров, ее пошивших, но одежда была добротная, качественная. Разбор ткани с уверенностью указывал на ее местное происхождение. Разбор обуви не дал ничего примечательного — за исключением одного: у всех в укромных местах ребристых подошв были выявлены микрочастички глины, характерные для дальнего пригорода Москитово, а еще точнее — его прибрежной части, то есть узкого участка на побережье залива.
Все трое были примерно одного возраста — от двадцати до двадцати пяти лет, похожего сложения — хорошо развитые физически, явно много времени уделявшие поддержанию себя в доброй спортивной, если не сказать — боевой форме. У всех были обнаружены разной степени свежести шрамы; значит, подобные вылазки и вообще вооруженные столкновения были им не внове.
И еще.
У всех троих сзади на шее, немного ниже ушей в подзатылочной впадине, обнаружены были синяки — удивительно симметричные, сходящие уже, весьма похожие на следы укусов.
Тут Баг и замер, и лишь челюсти его механически продолжали перемалывать пельменину в жидкую кашицу. Нельзя сказать, что он очень удивился. Скорее — он очень не хотел, чтобы разбор показал такое.
Розовая пиявка.
Распавшаяся в слизь, кстати.
Соборный боярин Гийас ад-Дин с интересными, как намекнул в телефонном разговоре Богдан, отметинами на шее.
Ночные посетители его апартаментов. С не менее интересными отметинами.
Москитово.
Баг решил съездить туда: осмотреть местность и, быть может, обнаружить что-то такое, что существенно поможет при серьезном и вдумчивом разговоре с четвертым подданным в черном, которого он оставил в Срединном участке: злодей, правда, впал в состояние, отчасти похожее на то, в коем до сих пор пребывал боярин ад-Дин. Ну, когда-то ведь он придет в себя?
…Поселок возник слева от Прибрежного тракта — стена деревьев отступила, уступив место аккуратным домам за глухими стенами в человеческий рост высотой; дома образовывали улицу, уходившую в глубину леса. «Москитово-чжуан»[44], — прочел Баг на красной
