Вики приговорили к смерти военным судом в Аррасе. Обвинение: «Шпионка». Никаких смягчающих вину обстоятельств: «Содержание документов ей было известно». Конечно, суд сопровождался целой инсценировкой: красное знамя со свастикой, зеленая скатерть на столе, за ним 7 офицеров, помимо председателя, прокурора и адвоката, в стороне переводчик. Сперва, был краткий допрос все о том же. Такой же сжатый отчетливый ответ. Энергичная речь прокурора и сонные слова без малейшей интонации адвоката о молодости подсудимой. Все это прошло очень быстро. Решение было принято заранее. Председатель торжественно объявил смертный приговор и спросил о последнем желании. Вики просила разрешения написать матери — отказали. О муже не смела и говорить, чтобы не подвести его: ведь она на всех допросах играла роль равнодушной жены.
В Берлине нас отвезли в открытом автомобиле в тюрьму Альт-Моабит. И там нас рассадили в разные камеры на режим приговоренных к смерти: ручные кандалы днем и ночью и зажженный в камере свет на всю ночь. Судьба нам помогла: наши камеры находились одна над другой. Я научила Вики системе Морзе, и мы с ней разговаривали, когда стихала беготня смотрительниц по тюрьме.
И в Берлине Вики приобрела верных друзей. Ее «штубенмедхен», немка-арестантка, очень полюбила ее и не знала, чем только помочь ей. Она тихонько приносила ей хлеб с маргарином, газеты; закрывая шторы на ночь, шептала ей последние новости, подбадривала ее, как могла. Всем этим она сама очень рисковала: такие вещи строго карались в Германии. Спасибо ей. Вспоминаю всегда, как раз Вики с грустью сказала «по телефону»: «Я в горе: мою «штубенмедхен» увозят в другую тюрьму».
Вскоре и нас перевели в другую тюрьму. В тюрьме Барнимштрассе были сосредоточены все немецкие и иностранные смертницы. С первой же минуты я возненавидела ее. Весь персонал был подобран соответственный: смотрительницы грубые, с безжалостными холодными глазами. Одно только там нас радовало: мы спускались в погреб во время воздушных тревог. Тюрьма эта пострадала от бомбардировок и пожаров, и многим арестованным удалось бежать из нее, и, во избежание этого, нас запирали всех вместе в маленькую подвальную камеру. Первую тревогу мы провели вместе с немками, приговоренными к смерти. Камера была переполнена ими, сколько их там было, сказать трудно. Когда надзирательница открыла дверь, мы увидали фигуры сидящих на полу женщин, закутанных в одеяла. Тихо позвякивали цепи на их руках. Они мало говорили, неохотно отвечали на вопросы. Мы так и не узнали, за что были приговорены к смерти эти несчастные женщины. Казнили их по несколько сразу. Днем, после обеда, уводили их в черный подвал, где они ждали до глубокой ночи часа смерти. Часто выли они, как звери. Вся тюрьма затихала в ужасе, прислушиваясь к их воплям смертной тоски…
Накануне ужасного дня исчезновения Вики, во время прогулки, смотрительница вызвала ее и о чем- то спросила. Мы вошли в тюрьму вместе и она успела сказать мне: «Спрашивала, знаю ли я немецкий, и я сказала, что да».
В копии документа, день ее смерти помечен 4 августа. На утро нас повели брать душ. Вики нет. Вскоре прозвучала сирена. Спускаемся в подвал — ее нет. Плачу. Друзья успокаивают, да и у самой еще теплится надежда: может быть, она у доктора, или в бюро и там ее задержали. После обеда — прогулка без Вики. Ноги двигаются машинально в кругу со всеми — не вижу ничего и никого. Наконец я могу пробраться к ее товарке по камере, голландской проститутке. «Wo ist Wiki?» — «Weg» — «Wohin?» — «Ich weiss nicht». Маюсь по камере. Думаю только о ней. Одна она, одна перед смертью. Кругом ее не видно ни одного человеческого лица!
Я бросаюсь к смотрительнице, плачу, умоляю сказать мне про Вики… Злобный окрик в ответ — дверь захлопнулась. Все внутри рвется, чувства бьются одно о другое: ужас за Вики и страх, что на очереди я…
К вечеру, когда стемнело, сверху из окна кричат: «Послание Софке: видели Вики, выходящей из тюрьмы в кандалах. Проходя мимо, успела сказать: послали в лагерь переводчицей. Сначала я верю и засыпаю счастливой. Ночью внезапный ужас разбудил меня: «Где сейчас Вики? Что с ней?»
Днем — раздача книг. Раздает библиотекарша, говорящая по-французки. Лицо хорошее — говорю с ней с доверием о книгах. Вдруг быстро спрашивает меня: «Вы хотите, может быть, узнать что- нибудь?»
— «Да. Где Вера Оболенская? Казнена?» — «Нет, она послана в лагерь переводчицей». — «Куда?» — «Не знаю». Тогда я этому поверила. Всюду, куда только не таскали меня по лагерям и тюрьмам, искала я Вики. Теперь я знаю, что нашла она в себе нечеловеческие силы, идя на ужас казни, думать о нас, оставшихся, обо мне. Последний раз поддержала своих товарищей по беде, своего друга. Ведь смертницам читают приговор заранее. Знала она, куда шла. Ответ библиотекарши — вечернее послание мне — все это святая ложь ее…
Последнюю просьбу приговоренного к смерти исполняют — даже в Германии.
До последней минуты Вики осталась верна своему служению».
Если появится когда-нибудь поэт, который захотел бы написать продолжение поэмы «Русские женщины», он найдет в маленькой, изданной на правах рукописи книжечке «Вестника», кроме воспоминаний С. Носович о Вере Оболенской, заметки еще о нескольких эмигрантках, достойных сестрах некрасовских героинь.
Сарра Кнут, рожденная Ариадна Скрябина, дочь известного композитора и жена русско-французско- еврейского писателя и поэта До вида Кнута, становится одной из основательниц крупной еврейской организации Сопротивления, вошедшей впоследствии в состав Ф.Ф.Л. под названием «Organisation juive de Combat». Известная в партизанском движении под кличкой «Режин», Сарра Кнут в июле 1944 г. за месяц до освобождения Тулузы, была убита в стычке с устроившими ей засаду милиционерами, своей смертью искупив подлость позорящего честь русского имени черносотенства некоторых эмигрантских кругов. Сарре Кнут поставлен в Тулузе памятник и она была посмертно награждена Военным Крестом и Медалью Сопротивления.
Мать Мария (Е. Ю. Скобцова) принадлежала к поколению несколько старшему, чем то эмигрантское поколение, которому посвящена эта книга. Но деятельно участвуя в Русском Студенческом Христианском Движении, в Православном деле и в собраниях Фондаминского, она примером своего духовного героизма помогла многим эмигрантским молодым людям понять сущность «русской идеи». В «Вестнике» помещен записанный Н. Алексеевой короткий рассказ С. В. Носович о встрече с матерью Марией в лагере Равенсбрюке.
«В ноябре 1944 года, я случайно узнала, что мать Мария находится в лагере Равенсбрюк, где я сама была уже несколько месяцев. Как-то, одна фрацуженка-коммунистка, которую я знала задолго до войны, сказала мне: Vas voir la Мёге Marie — eile est extraordinaire, cette femme! («Пойди взглянуть на мать Марию, она замечательная женщина!»). То же самое мне сказала и одна русская советская пленная, ветеринар по профессии: «Пойдите, познакомьтесь с матерью Марией, есть у нее чему поучиться».
И вот, как-то раз, воспользовавшись свободным днем, я пошла в 15-ый барак, где находилась мать Мария.
Я была в другом блоке, и частые встречи, конечно, были немыслимы. Беседы наши всегда происходили во дворе лагеря. Матушка в легком летнем пальто, вся ежилась от холода, и физически, как и все, была измучена ужасными условиями жизни в Равенсбрюке. На это она, впрочем, мало жаловалась, а больше ее угнетала тяжкая моральная атмосфера, царившая в лагере, исполненная ненависти и звериной злобы. У матушки самой злобы не было — был гнев души: она пошла на борьбу против немцев, как христианка и за самую сущность христианского учения, и не раз повторяла: «Вот это у них и есть тот грех, который, по словам Христа, никогда не простится — отрицание Духа Святого».
Как-то на перекличке она заговорила с одной советской девушкой и не заметила подошедшей к нёй женщины эс-эсовки. Та грубо окликнула ее и стеганула со всей силой ремнем по лицу. Матушка, будто не замечая этого, спокойно докончила начатую по-русски фразу. Взбешенная эс-эсовка набросилась на нее и сыпала удары ремнем по лицу, а та ее даже взглядом не удостоила. Она мне потом говорила, что даже в эту минуту никакой злобы на эту женщину не ощущала: «Будто ее совсем передо мной и нет».
В феврале меня, больную, эвакуировали в Матгаузен, а мать Мария, тоже больная, осталась в лагере Равенсбрюк, где потом трагически и погибла; Она до конца осталась свободной духом, и не поддалась рабской ненависти. Все те, кто ее знал или соприкасался с ней в тюрьме, надолго сохранят ее яркий, незабываемый и столь редкий образ, интеллигентной русской женщины, ставшей по-настоящему
