удивленно смотрела на SIM карту. Приняла, сжимая в кулаке.
— Можешь пользоваться и для личных целей тоже.
Я снова засмеялась.
— Если будут вопросы на первых парах, можешь позвонить мне. Я под номером один. Кстати… Ты хотела взять автограф, я помню. Она под номером два.
Я открыла рот.
— Не стесняйся. Будете поблизости, попьете кофе. — Она поднялась, оборачиваясь к кафедре. — Мы закончили! — И повторила это по-итальянски. От стен отлетело эхо мужского голоса. Она снова засмеялась, как в ту декабрьскую ночь, когда за дверями меня ждала Гриша.
Теперь же я осталась одна.
Остановите меня, просила я Аньку, Гришу, Марка… Но самым верным способом было останавливать самой. Это как научиться плавать, будучи брошенной в воду посреди озера. Это как перестать боятся высоты, прыгнув с парашютом.
Регулярно, ежедневно, намеренно останавливая кого-то, я помню о том, что я — лишь чистильщица.
14
На могиле было прибрано. Розовые и белые примулы празднично торчали из влажной земли. Бабушка оставила пару сорняков, и я благодарно полезла за вилкой. Она лежала там, за гранитной плитой, на которой я зеленым липким карандашом написала «мамочка». Тогда мне было двенадцать. Тогда мы поменяли надгробную плиту. Раньше на ней был лишь папа. Его не стало, когда мне было четыре. Я практически не помнила его. Лишь огромные руки и теплые карие глаза. Тогда для меня все было огромным. А его карие глаза смотрели на меня из зеркала и сейчас. Вот и все… Все что осталось.
Я взяла с собой вино. Блины принесет бабушка. Она сама сделает. Она всегда делает сама…
Сев на шаткую лавочку, уже пару десятков лет грозившую развалиться, но все еще держащуюся какими-то неведомыми силами, я вздохнула. Посмотрела на рюмку на могиле. Налила себе в пластиковый стаканчик и отпила.
Все слова, которые мы могли сказать друг другу — были сказаны. Разве нужны они вообще? Слова? Для любящих друг друга… Для нас?
Я плакала, размазывая то ли землю, то ли тушь по лицу.
Когда калитка скрипнула, подняла глаза.
— Бабуля. — Улыбнулась, вытирая нос. — Дедуля.
Бабуля не преминула посмеяться надо мной. Дедушка, как всегда, заготовил синий носовой платок в крупную клетку. Я была слишком предсказуема, пожалуй. Да.
Мы стареем и кровоточим. А еще мы ходим на могилы. И нет ничего более регулярного, чем это.
Это — моя жизнь.
Я вышла, чтобы они могли зайти. Бабушка положила два блинчика. Дедушка забрал у меня стаканчики. Когда показался Марк, я, даже, не удивилась. Нахмурилась, стараясь не заплакать. Повисла на шее, когда подошел.
— Ну, что же ты творишь, родная? Как так можно?
— Прости. Мне нужно было…
Мы стояли у ограды, наблюдая за бабушкой с дедом. Я боялась выпустить обнимающие руки. И боялась посмотреть в глаза.
— Ты похоронил Гришу?
— Да, на Бусиновском. Вернемся в Москву, свожу.
— Родственники были?
— Только сестра. Родителей не было. Мы с Валерой и два каких-то байкера.
Я опустила голову. Гришины родители не могли смириться. И даже я не имела права здесь что-то сделать.
Я не хотела знать, что с киллером. Не хотела знать, нашли ли заказчика. Не хотела узнать тем единственным и самым надежным методом, какой имела в распоряжении. Не хотела знать или, просто, не хотела думать. И не думала.
15
Лето 2007 года.
Мы сидели на маленьком стадионе, где вот-вот должен был начаться детский футбольный матч. Как Гриша уговорила меня, не представляю. Скорее всего, я была слишком уставшая для препираний. И слишком заинтригованная ее: познакомлю кое с кем.
Когда на поле вышли две команды, я отодвинула колени, чтобы пропустить проходящую мимо женщину. Высокая, миловидная блондинка несколько за тридцать. Это все, что бросилось в глаза. Когда она остановилась перед поднявшейся Гришей и поцеловала в щечку, я удивленно открыла рот.
Старшая сестра Гриши была единственной из семьи, кто не отвернулся от нее после операции. Родители оборвали связь за несколько лет до нашего знакомства. И судя по тому, что их не было на похоронах, они так и не смирились.
Гриша представила свою сестренку: Марина.
Представила меня.
Потом указала пальцем на парнишку под номером два в желтой майке: мой племянник, Лев.
Уже полгода мы обе жили лишь моей жизнью. В тот день я впервые осознала, что Гриша — не только моя подруга, компаньонка и тень. Она отдельная личность, у которой есть родители, есть семья. Какая- никакая…
Мы следили за маленькими футболистами, и я отдыхала. Ни разрезающие воздух крики, ни плотная масса родных и близких, собравшихся посмотреть на игру своих отпрысков — ни что не могло помешать мне впасть в процесс стремительного отдохновения. Я физически чувствовала, как расслабляюсь. Мне, просто, было хорошо. Зеленое поле, дети, воздух, люди, которым было глубоко посрать на Лиду, Гриша, в конце концов. Просто — хорошо.
После матча мы вчетвером собирались похрустеть куриными крылышками в Ростиксе. Но «после матча» не состоялось.
В тот день я впервые познакомилась с
В тот день Гриша впервые действительно испугалась за меня.
В тот день, солнечный и безветренный, когда кто-то меня узнал.
Меня оттеснило от Гриши. Марина пошла за сыном.
Вроде, родители. Вроде, матч — детский. Вроде, отпрыски смотрят на отцов, дядь, дедов и братьев… Смотрят. Но их переклинило намного раньше, чем кто-то крикнул «Лида! Подождите!» Их переклинило за день или за месяц, когда я мелькнула на экране. Возможно, в журнале. Возможно, в Интернете. Где угодно, когда угодно… И вот я была тут. Я испугалась.
Испугалась не потому, что была внутри обезумевшей массы. А потому, что не понимала, кто в этой массе на самом деле неадекватен. Слишком много детей и женщин. Слишком много скользящих мимо взглядов, кому безразлична как Лида, так и собирающиеся вокруг нее поклонники. Я не могла разобрать, где чужие, а где крайние. И напугало именно это.
Это был не первый раз, когда Гриша наблюдала мои немые команды. Но это был первый раз, когда мы на полном серьезе перетрусили.
Вот в тот день я и познакомилась с Гришиной сестрой. Единственной из родственников, кто пришел на
