самом крайнем стуле справа, подняв голову, увидел женщину или девушку, сбросившую с себя дорогое манто и уже совершенно голою, видимо, привычной поступью поднимавшуюся по ступенькам эстрады… Она была очень молода, очень хороша, высокого роста и великолепно сложенная. На столе она легла на спину, головой к подножию статуи сатаны. Поза ее была до крайности цинично-бесстыдная… Тотчас же звезда, многосвечники и статуя сатаны осветились множеством кроваво-красных лампионов. Дьяволица тоже была точно только что искупавшейся в ванне из свежей крови. Козлиная голова статуи со слегка разинутой пастью и прикушенным языком, с глазами из крупных аквамаринов, казалось, похотливо взирала на распростертую красавицу. Старички столпились около женщины и со страстью целовали ее ступни, голени и колени.
Только тут Липман догадался, для чего и зачем очутился в этом собрании стариков сравнительно молодой еврей с длинной, крученой бородой и пейсами.
Он уже стоял перед эстрадой и при помощи двух из присутствовавших облачался в священнические христианские одежды.
На нем было полусвященническое, полуепископское облачение: стихарь, епитрахиль, набедренники, поручи и риза с вышитой на спине золотом рогатой козлиной головой – все черное, на груди перевернутое золотое Распятие, на голове митра, усеянная драгоценными камнями и увенчанная пятиконечной звездой, а в руках трикирий и дикирий.
Откуда-то появившаяся золоченая чаша, судя по форме, несомненно, одна из тех, которые употребляются христианами при совершении св. Евхаристии, оказалась в руках голой женщины. Она приставляла ее сперва к соскам, потом между грудей, к животу и, наконец, поставила промеж раздвинутых ног…
Двое из тех, которые помогали бородатому еврею одеться в священнические одежды, нарядились дьяконами. В руках у них были кадильницы.
Началась черная месса.
Она сплошь состояла из возгласов и песнопений, в которых в самых грубых и кощунственных выражениях поносились имена Иеговы-Адонаи, Его Сына – Христа, Божией Матери, святых. Все присутствовавшие хором присоединялись в этим страстным проклятиям, славословили и призывали сатану, называя его своим отцом и богом. Проклятия Бога и призывы сатаны произносились с такой серьезностью, убежденностью и искренностью, что Липману иногда становилось жутко.
Раньше он много слышал о люциферианах, сатанистах, о черной мессе, кое-что об этом читал и сейчас от такой мессы ожидал чего-то большего, чем увидел на самом деле. Впрочем, она длилась недолго. После ее окончания, голая женщина, к ногам которой с возбужденными лицами снова толпой потянулись присутствовавшие, быстро исчезла; лампионы на статуе сатаны и многосвечниках погасли.
Липман вздохнул свободнее в надежде, что этим все и кончится и его отвезут домой, но на этот раз он ошибся.
Настроение сборища, значительно повысившееся при виде голой женщины, теперь перешло в лихорадочное.
Торопливо, нервно были сдвинуты к стене стулья. Перед эстрадой, на низком, черном постаменте поставили ярко блестевший большой серебряный таз и на нем серебряный же пузатый кувшин такой формы, какие употребляются в восточных странах, с перехватом у узкого, длинного горлышка и с широким, разлатым отверстием в виде разинутого птичьего клюва.
Между эстрадой и постаментом с тазом и кувшином появилось высокое, с мягким сидением, сплошь обитое малинового цвета бархатом, детское креслице с локотниками и с поперечной перекладиной впереди.
Липман недоумевал.
Ему вручили листок, объяснив, что он вместе с другими должен беспрерывно читать по нем. На листке было отбито машинкой несколько строк латинским шрифтом. Липман сразу разобрался, что это был на древнееврейском языке короткий призыв-мольба к дьяволу, чтобы тот сегодня осчастливил своим появлением верных, избранных сынов.
К Липману приблизился Дикис, удививший его выражением своей уродливой образины. Она была взволнованная, почти растерянная и даже благоговейно-растроганная. Липман никогда бы не мог допустить, что людям дикисовской духовной структуры доступны такие чувства. Мэтр ласково и фамильярно взял своего ученика под руку и отвел в сторону, к самой стене.
– Поздравляю вас, Липман. На вашу долю выпала невиданная честь и редкое счастье, – значительным шепотом, скороговоркой заявил он. – Здесь вы видите самый цимис великих посвященных, для этой цели съехавшихся со всех концов Европы. Только я один из Америки. Мы все, здесь находящиеся, нашей службой особенно угодили отцу нашему и настолько приятны и близки ему, что он снизошел до наших молений и обещал сегодня сам персонально явиться к нам… посетить нас…
– Как? Сам появится здесь? – с сомнением в тоне переспросил Липман.
– Обещал. Значит, будет. Он всегда держит свое слово, всегда верен своим обещаниям. По нашим усиленным мольбам и во внимание к вашим большим заслугам, он соблаговолил допустить и вас в наше собрание… Я предупреждаю вас, чтобы все, что произойдет на ваших глазах необычайного, не смущало и не страшило вас. Дурного для нас ничего не будет и быть не может. Ещё раз поздравляю вас с великой честью…
Ученик не нашелся еще что ответить, как учитель потащил его к эстраде.
Хотя предшествовавшие объяснения и откровения Дикиса и поколебали атеизм Липмана, но и не вселили в него веры в Высшие Силы. Поэтому к возможности появления дьявола он отнесся скептически и успокоился на мысли, что вся эта шутовская затея не более и не менее, как одна сплошная мистификация.
Как это началось, Липману особенно ярко врезалось в память. Этого он никогда не забудет.
Один из присутствовавших – высокий, очень худощавый, с резкими мефистофельскими чертами лица, откинув фалды своего фрака, сел за рояль, стоявший у правой стены, сбоку эстрады. Тронул клавиши… Слева направо пробежал их пальцами до самого конца, высоко подняв руку, похожую на птичью лапу, решительно взял один аккорд и как делают некоторые профессиональные артисты, тряхнул головой… И полилась мелодия, тихая, отзывающаяся чем-то древним, мистическим, странно чарующим и прекрасным… Все, схватившись рука с рукой и образовав сомкнутый круг, бормоча слова призыва, покачиваясь в такт мотива, пошли вокруг таза с кувшином. В первые минуты эта процедура показалась Липману детской, шутовской. Однако, он вместе со всеми своими партнерами старательно бормотал слова призыва, которые, как знающий древнееврейский язык, легко запомнил. Мелодия разгоралась; крепнули звуки, менялся ее дух и учащался темп. Теперь в нее все чаще и чаще вплетались уже иные, мятежные, нетерпеливые и как бы капризные ноты. Они, ударяясь о мраморные стены, отражались чрезвычайно громким, по временам режущим уши, резонансом. Наконец, от первоначальной таинственной и нежной мелодии и следа не осталось, а повеяло чем-то тревожным, подмывающим и требовательным.
И по мере того, как учащался темп, учащались и движения пляшущих, разгорались лица, пламенели глаза, сдвигались цилиндры на затылки, мелькали колени, высоко задирались лакированные ботинки и, подобно раздвоенным птичьим хвостам, болтались фрачные фалды. Бормотание становилось все громче, требовательнее, страстнее и, наконец, перешло в сплошное, густое гудение, над которым почти беспрерывно, ритмически взметывалось дикое гортанное галгаканье, напоминающее зловещее карканье большой стаи встревоженного воронья. В таком быстром кружении прошло уже довольно много времени, когда рыжебородый и двое других, изображавших в черной мессе дьяконов, с выпученными глазами на красных лицах, не переставая галгакать, стремительно оторвались от обшей цепи и, мелькнув хвостами фраков, мгновенно скрылись за левой потайной дверью, которую Липман только теперь увидел.
Он, в начале относившийся к этой пляске со скептическим недоумением, вскоре был захвачен общей одержимостью и так же, как его партнеры, надсаживая грудь и горло, все громче и громче выкрикивал слова призыва, все чаше и дробнее перебирал ногами, крепче и звонче притопывал подошвами и каблуками, извиваясь и кривляясь всем корпусом. Голова его кружилась; дышал он тяжело, с хрипотой и свистом; иногда фигуры и лица сливались перед ним в сплошь черный, широкий фон.
Открылась боковая дверь. Галдеж мгновенно прекратился. Круг замер. Все стояли, как вкопанные. Лица багровые, в поту. Казалось, никто не дышал, вперив налитые кровью глаза в большой, белый сверток
